– Жизнь наша пресладкая, отец Киприан, – отшутился Дорофей на вопрос монаха о житье-бытье. – Живем как у Христа за пазухой. Одна досада – от веселья и беспечности уже все ногти об затылок исчесали. Так-то, отче! Ну а вы, издали идучи, я чаю, многое повидали, всего понаслышались. – Помолчав, Дорофей перевел разговор: – К ужину мужики из лесу выйдут, допытываться станут, вправду ли, что на демидовских заводах бунт был. Так ты расскажи нам, святой отец, об тех делах.
– Рассказать можно, брат Дорофей, – отозвался отец Киприан, всматриваясь в лицо собеседника: не рискует ли он, соглашаясь на такую беседу? – Да как бы сорока под окном не села… Расстрекочет по белу свету, потревожит барина в высоких хоромах. Пошлет он молодцов звать нас пред очи светлые, а на нас кафтаны кострами попорченные, смазные сапоги давно дегтем не чищены.
– И то, – согласился Дорофей. – Летала под нашими окнами такая сорока, да упорхнула уже за реку Белую. Однако обещала воротиться.
Через раскрытую дверь послышалось рычание Иргиза. Дорофей пошел к выходу, сказал, нагнув голову перед порогом:
– Упредить наших надобно, чтоб о вас знали, – и, спугнув шустрых воробьев под стрехой, вышел.
Отец Киприан привстал с лавки и выглянул в окошко. Хмурые и уставшие, обвешанные пилами, топорами, тугими мотками веревок, некоторые с вязанками сухого хвороста за плечами, мужики неторопливо сходились с разных сторон долины к огромному дубу, где над костром парил трехведерный артельный котел.
Дорофей снял крышку и с трудом, словно старинный богатырский щит, отставив ее на вытянутой руке, деревянным черпаком взял пробу с варева.
– Идут к нам… Трое, – проговорил отец Киприан и вновь сел на лавку, посматривая через дверной проем на жадную к жизни кривую березу посреди каменистого обрыва на другом берегу реки.
Вошли, от порога поклонились. Старший, худой, у него по левой щеке багровела совсем свежая царапина – должно, не успел увернуться из-под падавшего дерева, – помял в руках суконную мурмолку, пригласил:
– Не погнушайтесь, святой отец, разделить с нами хлеб-соль.
– Благодарствуем, – степенно, басом отозвался монах, а Илейка и Евтихий ответили на приглашение глубокими поклонами.
Мужиков собралось более полусотни. Одинаково одетые в серые, подранные в лесу и прожженные у костров кафтаны, в избитых грязных лаптях, в длинных домотканых рубахах и оттого так похожие друг на друга. И только глаза – задумчивые, грустные, усталые и равнодушные, как у загнанного под нож и смирившегося со своей участью телка, отражали состояние душ работных мужиков, у каждого наособицу.