Дородная чернобровая хозяйка захлопотала накрывать стол и краснела от смущения, когда под ее ногами поскрипывали толстые половицы. Два сына-погодка, стриженные под кружок, с небритым еще пушком на румяных щеках, едва монах вошел в горницу, молча встали со скамьи у закрытого наружного окна, подошли под благословение. Потом так же смирно и степенно водворились на место.
Побродимы скинули подранные, пропахшие дымом кафтаны, с мылом отмыли руки, причесали волосы деревянными гребешками и впервые за три месяца, как оставили Самару, сели ужинать за столом и под крышей.
После сытного ужина и горячей бани, когда Добрыня и Илейка замертво свалились на лавки в пристрое, отец Киприан с удовольствием принял из рук хозяина поднесенную стопку водки, улыбнулся теплой улыбкой счастливого человека, промолвил:
– Приемлем, добрый человек, упадахума и возрадуемся-я, – опрокинул в себя крепкий напиток. Закусили мороженым салом и пустились в беседу.
Емельян сообщил:
– Днями приехали в нашу крепость Магнитную казаки с низовья Яика, сказывали, что из Оренбурга караван вышел в Хиву. А при том караване самарский купец за старшину назначен самим губернатором Неплюевым. Думается мне, что это мой братец отважился пойти в дикую степь и в пустыню.
– Братец твой Алексей занедужил самую малость ногами, а с караваном послал приказчика своего, Родиона Михайлова. Данила Рукавкин был от самарского купечества.
– А-а, – несколько разочаровался Емельян и запустил в бороду крепкие пальцы. – Тогда больше некому – Рукавкин повел караван в хивинские земли. Весьма сожалею, что и я не с ними теперь пребываю. Озолотятся купцы непременно.
– Те самые казаки с низовья не привозили с собой человека? – спросил отец Киприан. Что стало с Евтихием? Где он? Все эти дни монах не забывал о побродиме ни на час.
Емельян вскинул белесые брови, взглянул в лицо обеспокоенного монаха.
– Ваш был человек?
Отец Киприан крепко поджал губы, опустил взгляд на столешницу, уставленную яствами… «Стало быть, „был“ Евтихий, а теперь…» – С трудом выдавил из себя тяжелые, горькие слова:
– Застудился наш Евтихий, не сдюжил дороги…
Емельян вполуоборот к иконостасу перекрестился.
– Помер. Не довезли живым до крепости.
Отец Киприан с немалым трудом поднес пальцы ко лбу.
– Прости, брат Евтихий, не уберег… Смерть твоя на мое сердце камнем тяжким легла.
Помолчали. Потом говорили о сибирских землях, о неведомой дороге до Алтайского Камня к реке Катуни и далее, до Индийского царства, к океану.
Емельян задумчиво шевелил толстыми пальцами в густой бороде, размышлял вслух: