Пошли на медленный подъем от реки в степь, подгоняемые лучами послеобеденного солнца. В предвечернем небе с курлыканьем кружили, высматривая место для ночевки, бело-розовые в лучах солнца журавли.
– Потянулись уже к родным гнездовьям, – чуть с завистью проговорил отец Киприан, поправляя на спине котомку. – А люди от родных мест тянутся в края, где им лучшее мнится…
Заночевали под ракитовыми кустами в степном суходоле. Северный склон суходола покрылся уже серо-зеленой порослью – молодая зелень буйно тянулась из земли к солнцу, к жизни.
* * *
Село Становое открылось перед побродимами ранним утром, едва от земли оторвался какой-то странный по виду многослойный туман.
– Обоз перед нами заночевал! – восклинул было Илейка, увидев далеко впереди, правее дороги, большое озеро и десятки столбов дыма вдоль берега. Над озером, издали похожие на крохотных белых бабочек, еле различимо махали крыльями дикие гуси. Полыхала заря, придавленная к земле темно-красным срезом облаков, а побродимам казалось, будто навстречу им во всю ширь катится все пожирающий степной пал.
С каждой пройденной верстой село становилось все различимее. Четче прорисовывались купола церкви, отдельные ближние к околице дома, редкие деревья вдоль длинной улицы. Шли из последних сил – второй день в котомке болтался пустой чугунок: варить в нем было уже нечего. Отец Киприян через каждую версту обессиленно валился в придорожную траву, тяжело дышал и вставал на ноги лишь с помощью Илейки.
Голодная, малолюдная сибирская проезжая дорога, от жилья к жилью многие десятки пустынных, ветром продуваемых верст.
В село вошли, когда народ после обедни густо повалил из деревянной церквушки, которая даже на легком ветру хлопала полуоторванными ставнями. Кругом слышался смех, веселые шутки, иные отъезжали с площади на телегах, два-три верховых ехали, подбоченясь фертом, большинство расходились пеши, утрамбовывая сапогами занавоженную, плохо подсохшую землю прицерковной площади.
Памятуя о голодном весеннем времени, отец Киприан остановил дородного, хорошо одетого мужика с крепкими плечами землепашца, с властным и осуждающим поглядом на молодежь: и десяти шагов не отошли от Божьего храма, а у них в избытке беспричинного смехотворения и призывного девичьего визга.
– Скажи, сын мой, кто может без ущерба себе приютить на день чернеца, странствующего с Божьим словом?
Мужик медленно ткнул толстым пальцем суконную мурмолку, приподняв ее с широкого лба. Серые холодные глаза ощупали монаха от сапог свиной кожи и до затасканного, пеплом испачканного клобука на седых, давно не мытых волосах.