«Не про наш ли обоз что выпытывает? – обеспокоился Илейка, проводив взглядом Крота. – Кто знает, что везут солдаты в этих бочках – воинские припасы, а может, и казну? – Он постучал кулаком по днищу бочки, которая отозвалась глухим звуком. – Полна, тяжела, а вот что в ней?» – посмотрел на бравых драгун при обозе и понемногу успокоился: охрана надежная, от любой ватаги отобьется при случае.
Когда выехали из крепости, Аверьян повернулся к монаху, доверительно заговорил с ним, косясь на офицера:
– Разрази меня гром, святой отец, если совру. И половины платы не получить нам за прогон от этого рыжего лихоимца. Как пить дать, прикарманит на водку. Сколь раз на него жаловались военному коменданту, а все без пользы. А мужику чем хозяйство поддержать? От домашних дел оторвали малое на месяц. Добро еще, что днями успели отсеяться. Лошаденка и двух дней на пастбище не погуляла. – Он скорбно чмокнул губами. – Эхе-хе, не зря старики придумали присказку, что неразлучными быть на веку горю и мужику, как жадному корчмарю и пропащему пьянице.
Аверьян вздохнул, помолчал, должно, ждал сочувственных слов от монаха, но отец Киприан настолько углубился в свои думы о далеком Беловодье за неведомой рекой Катунь, что не заметил даже, как Аверьян, умолкнув, вновь повернулся лицом к лошади и дернул вожжи: его последняя в обозе телега заметно отстала от впереди идущей.
– Не иголка в поле – отыщется, – сказал отец Киприан, уставя взор в молодого драгуна, который ехал пообок с ними на гнедом коне. Возница, если и расслышал монаха, то решил, что тот говорит со своим отроком, не откликнулся и до вечера терпеливо молчал.
На ночь обозники сдвинули возы кольцом, в середине развели костры. Стреноженных лошадей пустили пастись поблизости под охраной конных драгун. Сготовили ужин, а потом соперничали в храпе, завалясь на подстилки под телегами и возами.
После Пахома[16] потеплело, а когда проезжали небольшим лесом, Аверьян радостно ткнул кривым кнутовищем в сторону могучего дуба:
– Смотри, святой отец! Дуб озеленился нынче по макушку – будем мерить овес кадушкой! Верная примета.
Правее могучего дуба четыре разлапистые, до земли, елки украсились многорядными нежно-зелеными ожерельями из молодых побегов величиной с мизинчик новорожденного младенца. На конце многих «мизинчиков» не слетели еще светло-коричневые наконечники былых почек. Отец Киприан не сдержался, воскликнул, очарованный:
– Экая красота нерукотворная! – И долго смотрел на темные ели в дивном весеннем убранстве.
В ночь над обозом нависла грозовая туча. Мужики проворно попрятались под телеги, драгуны укрылись плащами. Илейка при первой же вспышке молнии натянул на голову кафтан и прижался спиной к теплой спине Аверьяна. Первые раскаты грома, словно дробные камни по железной крыше, прогрохотали и затихли. Отец Киприан пошутил: