Но многие, многие матери были оставлены ими далеко позади, в какой-нибудь глухой и заброшенной деревне, не имея никаких известей о любимом сыне и истово молящиеся в ночи о его возвращении домой.
Рожденная до брака дочь тоже обладала своими, пусть и более скромными привилегиями. В отличие от других дочерей, она имела права отказаться от любого брака, даже если уже родила сама, и оставаться в семье матери столько, сколько захочет. Обычно такие дочери были очень тесно связаны со своей матерью, и, даже выйдя замуж, много времени и сил уделяли помощи и заботе о той. Именно поэтому первая дочь была всегда желаннее сына — она использовала свою свободу, чтобы остаться с матерью, а не покинуть ее.
Олав, старший сын Ингрид, ушел из дома, как только ему стукнуло шестнадцать. В этих краях он уже считался мужчиной и был таковым во всем, что требовали от него родная деревня и родное ремесло. Но он хотел большего. Его настоящий отец не отказался от него — он погиб за несколько недель до его рождения, оставив на лице Ингрид на всегда глубокую вертикальную морщину между бровями, не разглаживающуюся никогда. Олав, принадлежащий к этому миру ее скорби и тоски, а не к миру спокойной размеренной жизни с отчимом, отчаянно хотел вырваться из него — и потому еще в детстве решил уйти из дома, как только станет достаточно взрослым. Ингрид знала об этом — но не возражала, не потому что не могла, а потому, что не хотела. Ей казалось, что с Олавом уйдет последняя, слабая, неискоренимая боль. Но то, что нам кажется — лишь призраки наших мыслей. Она думала лишь о том, чтобы боль ушла — она не догадывалась о том, что на ее место придет новая. Морщина залегла глубже.
Хуже всего было то, что Кэйя — единственная дочь в семье, — была привязана к Олаву больше, чем к своим родным братьям. Было ли дело в том, что он был чуть чутче их, как был чутче его отец, или просто в том, что он был самым старшим и самым мудрым из всех — но девочка скучала по нему чуть ли ни так же сильно, как и его мать, ждала его каждый день из моря и каждый день расстраивалась, когда он не возвращался. Сейчас, спустя полгода, она уже не бросалась всякий раз к морю при виде лодок, но Ингрид видела разочарование на ее личике каждый раз, когда Олава не было среди рыбаков.
До того дня, как к ним не пришла Джоан.
— Ты заменила ей Олава, — тихо сказала Ингрид. — За это я буду кормить и одевать тебя, обогревать и защищать ровно столько, сколько ты этого захочешь. Но ни днем дольше. Ты имеешь право уйти, когда пожелаешь. Только предупреди Кэйю, как следует. Олав решил, что лучше не прощаться. Но он был не прав. Всегда лучше прощаться.