Эти их изыскания, продолженные и после приезда Генри, представляли для него предмет особых угрызений совести. Он с ужасом понял, что по сути не знает ничего про то, что происходило с Джоан почти год.
Они мало разговаривали в первые дни. Это не было холодным, отстраненным молчанием, как в прошлый его приезд. Просто Джоан с Сагром, и в обычное время разговаривавшие друг с другом немного и по существу, никак не пытались сейчас вовлечь Генри в круг своих проблем, как будто тоже чувствуя, что ему необходимо время, чтобы прийти в себя. Чтобы помолчать.
И Генри был им благодарен за это.
Он молчал. Молчал и наблюдал за тем, как они живут, принимая в этой жизни очень посредственное участие. Помогал им в маленьком хозяйстве, ел с ними, вставал утром и ложился спать вечером. Иногда Генри перебрасывался с кем-то из них парой слов, легких, как весенние облака. В них не было особого смысла. И не должно было быть.
Он часто сидел и смотрел, как Джоан что-то делает. Наблюдал за ней, стараясь узнать хоть часть из того, что не знал, хотя должен был. Смотрел, как она ходит, как говорит, как улыбается — или, наоборот, становится серьезной и задумчивой. Генри заметил, что характер ее движений изменился — в Джоан появилась одновременно и женская мягкость, и точность, свойственная людям, которые хорошо знают, что делают. Особенно часто Генри смотрел на ее руки. Она больше не давала ему разглядеть страшные уродливые шрамы, скрывая их длинными рукавами, но Генри все равно каждый раз внутренне вздрагивал, зная, что они там есть.
Иногда он чувствовал, что, несмотря на ощущаемые им спокойствие и умиротворение, есть некая грань, за которой и то, и другое резко заканчивается. Что на самом деле согласованное молчание было вызвано тем, что ни на одну тему нельзя было бы поговорить, не опасаясь эти спокойствие и мир разрушить. И так же отчетливо Генри иногда чувствовал, что им с Джоан необходимо поговорить.
Он снова много ходил по горам. В прошлый раз Генри уходил из дома, потому что ему невыносимо было в нем находиться. Сейчас он уходил, пытаясь найти в себе силы задать Джоан неприятные вопросы, чтобы услышать еще более неприятные ответы. Но каждый день солнце садилось раньше, чем он успевал набраться решимости.
Погода по-прежнему была великолепной, и наконец воздух прогрелся так, что после полудня на солнце становилось по-настоящему жарко. Все было пропитано запахами и пронизано теплом, и Генри наконец решил, что если и вести тяжелый разговор, то именно в такой день, как этот.
Он шел по седловине, которую от дома отделял крутой и опасный спуск, когда на противоположном склоне увидел знакомую фигуру. Если он даже и не доверял своим глазам настолько, чтобы с уверенностью сказать, что это была Джоан, то в следующий момент его догадка подтвердилась, потому что фигура помахала Генри рукой. Вряд ли в этих краях разгуливало много знакомых с ним девушек.