Да, да… Он, Виттерсгейм, должен… Он не может, не хочет… Потому что не хочет гибели Германии.
Но генерал фон Виттерсгейм мог распорядиться только самим собой…
На другой день, рано утром, на связном «Физилер-Шторхе» он прилетел в штаб армии. Ждал, что его упрекнут за самовольную отлучку из корпуса, но Паулюс не сказал ни слова, точно догадывался…
— Я позволил себе прилететь в штаб, лично к вам, чтобы высказать свои сомнения.
Паулюс чуть заметно наклонил голову:
— Слушаю вас.
— Я пришел к твердому убеждению, что поход на Сталинград является стратегической ошибкой, порожденной политической нетрезвостью.
Паулюс положил руки на стол, хрустнул пальцами. Конечно, его подчиненный все взвесил. Он понимает, какие неприятности навлекает на себя, и все-таки решился. Мужество иль трусость? Но что бы там ни было, такой человек не может, не должен командовать корпусом.
А он, Паулюс? Ведь и он сомневается…
Долго смотрел на свои руки. Поднял голову…
— У нас нет оснований не доверять политическому руководству, — сказал он. — Мы не знаем потенциальных возможностей верховного командования.
Господи, как часто он будет обманывать себя впоследствии этим ложным доводом!.. А впервые попытался обмануть себя и другого в этот вот день.
Фон Виттерсгейм покачал головой:
— По-моему, этих возможностей нет.
Именно так думал Паулюс. Разница заключалась в том, что он ни за что не сказал бы о своих сомнениях. Потому что верил в Гитлера.
Но ведь все, что вызывало сомнение, порождал не кто иной, как Гитлер!..
На это генерал Паулюс ответить не мог. Потому что, как и все, хотел в кого-то верить, на что-то надеяться. Он был согласен с командиром корпуса, но сказал совсем другое:
— Я думаю, с такими мыслями вам придется трудно.
Генерал Паулюс не повысил голоса, не упрекнул ни единым словом. Но ему хотелось, чтоб этот человек ушел из его подчинения как можно скорее.
Генерал Паулюс не хотел, боялся чужого неверия, ибо оно подтверждало его собственное.
Когда в армии сомневаются два генерала — это много. Это опасно.
Паулюс повторил:
— Вам придется трудно.
Генерал фон Виттерсгейм печально улыбнулся:
— Благодарю вас. — Лицо сделалось виноватым, точно вдруг пожалел о своем откровении. Но тут же посуровел: — Мы завели своих солдат, самих себя в гигантский мешок. И делаем невероятные усилия, чтобы погубить себя. Мне чудится, что над нами поднимается тень могильного креста. Я боюсь — этот крест станет надгробным памятником всей Германии, — и замолчал. Стал глядеть мимо. Потом заговорил опять, обессиленно, тихо, понимая, что говорить больше нечего и незачем: — Единственно разумным решением считаю — отойти за Дон. Тем более что взять Сталинград путем охвата и постепенного сжимания полукольца не удастся. Надо учесть огромную протяженность города, абсолютную невозможность блокировать его и решимость русских обороняться до последнего патрона. Я считаю…