— Почто ж меня вместо Сани? — не сдавалась Лиза. — Очень Феде нужно. Он теперь матрос. У него, поди, городских барышень… не перечесть сколько. — Из-под бровей Лиза робко смотрела на Федора, и он, пожалуй, и во взгляде ее, и в голосе все-таки уловил слабенькую надежду: а вдруг Федя скажет слово?
— Цыц, тебе сказано! — снова прикрикнул на дочь Дмитрич. — Пошто ему городская? Коми человеку, крестьянину да охотнику, не только любовь нужна да ласка. Это-то всякая баба умеет, да. Надоть, чтобы еще умела жалеть, по-нашему, по-деревенски. И помогать, тоже по-нашему. А лучше коми бабы где ты такую найдешь, Федя? И не найдешь больше нигде, это я тебе говорю, и ты мне верь, потому как я много годов прожил, много чего видел и об этом думу думал…
— Да уж, ты много чего видел, — поддела его Аксинья со своего ложа. — Весь мир пеши обошел, чего только не насмотрелся…
Дмитрич хотел было осерчать, подвигал, подвигал бровями своими кустистыми, но серчать раздумал и подмигнул Федору:
— Не, Федя, ты видишь, как жить приходится? Ну я же прямо как в окружение попал, ежели по-военному рассудить! В бабье!
И он широко, вкусно расхохотался, такой весь довольный и домом своим, и гостями, и застольем, и собою — это уж обязательно, как иначе. Что-то нужно было сказать Дмитричу на его восторги.
И Федор сказал:
— Спасибо тебе, Дмитрич, за добрые слова. И Лизе спасибо — за доброе ее сердце, за заботу, за этот стол. Я еще человек не своей воли.
Через неделю мне обратно ехать, опять на корабль, на войну. Как все повернется — один господь знает. Никого я не хочу связывать да заставлять ждать неизвестно чего. Лизе счастья желаю. Кого ее сердце выберет — пусть того и полюбит. Еще раз спасибо вам всем…
Петя все это время что-то жевал, посматривал то на Федю, то на Лизу (на Лизу чаще), то на Дмитрича. И помалкивал.
Ну, конечно, был разговор и про Кронштадт, и про корабли, и про особенности морской войны. Все как полагается, ничего не упустили. Улеглись Федор с Петром на полатях. В сон провалились — как в яму. Но, видать, спал Федор недолго. Его словно за плечо дернули — проснулся он вдруг, сразу, рывком, и приподнялся на локоть с одной только тревожной мыслью: да как же так, дом его, родной, с отцом-матерью — вот уже рукою подать, а он все еще в дороге прохлаждается, когда сроку его побывки остается… всего ничего. Растолкал сладко посапывающего Петра, и спустились они вниз. Хозяева тотчас проснулись, Дмитрич зажег лучину, встала и Лиза. Быстро крестьянин засыпает, весь день в трудах, в заботах, минуты не посидишь просто так, бездельно. Но и просыпается он легко, безобидно: то к скотине встать надо, то собака неурочно залает, то к ребенку заболевшему — да мало ли какая нужда заставит и по пяти раз за ночь вскочить. А тут гости. Гостей Дмитрич и Лиза проводили до саней, накинув овчинные тулупы на плечи. Как не проводить хороших людей, — да хоть бы и ночь-полночь — положение хозяев обязывает, да и честь человеку оказать надо. Честь, она и посередь ночи — честь. Небо вызвездилось. Федор из множества сверкающих над головой точек выделил Полярную звезду и прикинул: давненько она уже на утро повернула…