Услышав страдальческий крик Туня, охрана ворвалась в камеру, обнажив в дверном проеме багровую полную луну. За непростительный проступок, за кражу у Организации права определять время и вид смерти человека Туня наказали еще более жестоко, чем раньше. В своей агонии Тунь неправильно истолковал изменившуюся атмосферу, непрекращающуюся стрельбу, недосмотры охраны, настойчивый шепот в коридоре. Всего через несколько недель после смерти Сохона Демократическая Кампучия пала под натиском вьетнамской армии, обнажив при отступлении исковерканную землю и людей.
По этой разоренной земле и бродил Тунь, волоча себя, калеку. Кандалов на нем уже не было, но старые и новые увечья давали о себе знать. В какой-то момент, ощущая фантомную тяжесть цепи, так долго сковывавшей ему запястья, Тунь опустил взгляд и увидел свои опухшие пальцы с кровоточащими, гноящимися концами, некоторые с остатками вырванных ногтей, другие вовсе с пустыми лунками. Руки не походили на человеческие – они выглядели как клешни выходца из могилы. Последние допросы вспоминались как одна нескончаемая пытка, и плоскогубцы взыскивали плату с ослушника снова и снова.
– Какие у тебя крепкие пальцы… Держать это лезвие, прятать его от нас… Сейчас посмотрим, насколько они крепкие…
Но однажды он пришел в себя и обнаружил, что все закончилось. Ни издевательских голосов, ни пыток, ни охранников, только смутное беспокойство, сменившееся глухим безмолвием, будто некое чудовище отложило свою дубину и трезубец, все свое снаряжение, и освободило здание тюрьмы, растворившись в воздухе.
Через день-другой появилась группа худых, оборванных жителей городка. Они отпирали камеры и выпускали полуживых узников на свободу. Человек, который расковал Туня, сказал, изнемогая от собственной ничтожности:
– Слухи-то ходили… – и опустил лицо, застыдившись. – Нет, не только слухи… Мы слышали мучительные крики, мольбы о смерти, чувствовали ужасный смрад вокруг… Но мы не хотели верить. Как они могли превратить храм вот в это? Теперь мы видим… – Он снова уставился в землю, сгорая от стыда. – Земля нас никогда не простит.
Из тысяч заключенных, привезенных в Слэк Даек за несколько месяцев и даже лет, Тунь стал одним из немногих, кто вышел в тот день из тюремных ворот. Ковыляя по улицам, он не отличал живых от мертвых – и те и другие увязывались за ним. Не в силах вынести ничье присутствие, он собрал что мог – веревку, брошеную одежду, ржавый топорик, крохи забытой кем-то еды – и ушел в горы. Он умел выживать в джунглях. Он в них уже выживал. К тому же Тунь искал не столько выживания, сколько уединения. После долгих месяцев, проведенных среди страдальческих воплей, он мечтал тихо исчезнуть, как сходит на нет умирающее дерево, задушенное мхами и лианами. Существовала вполне реальная возможность, что в джунглях он умрет не своей смертью: на него мог напасть тигр и сожрать заживо. Но Тунь хотя бы знал, что лютость хищника обусловлена голодом, а не ненавистью. Лучше столкнуться с бесстрастной жестокостью природы. Если люди способны совершать такое, что он и его соотечественники делали друг с другом, тогда он не желает быть представителем своей расы. Тунь не понимал, как и почему он выжил, но в ожидании запаздывавшей смерти выбрал существование без людей.