В мое время никакого кафе там не было, а в здании располагалось какое-то управление.
Дама оказалась весьма словоохотливой и очень образованной. И за часа два она мне рассказала столько всего о моей многострадальной Германии, что волосы дыбом встали. Когда в конце она заговорила о том, что больше не голосует за христианских демократов («которые уже не очень-то христианские и совсем не демократы, а превратились в личную вотчину ныне покойной муттер Меркель»), а теперь голосует за какую-то «Альтернативу для Германии», к нам подошла смуглая официантка в платке на голове и сказала:
– Фрау Хайдеккер, вы же знаете, такие разговоры здесь не приветствуются.
– Все, фрау Юналь, умолкаю.
Когда та отошла, я тихо спросил:
– Славянка?
– Да какая там славянка? Турчанка. Хотя они теперь почти свои. Слушайте, может, прогуляемся?
Я заплатил за наши кофе и пироги – с нас взяли аж четырнадцать этих самых ойро – и мы пошли по городу. Да, от былой красоты не осталось и следа – то, что понастроили с тех пор, иначе как убожеством не назовешь… У меня возникло ощущение холода и неуютности от всех этих построек. Впрочем, глазел я по сторонам с изрядной долей любопытства.
Через какое-то время мы присели на лавочку, и фрау Хайдеккер, чуть понизив голос, рассказала мне про арабов и про новую «толерантность».
– Даже полицейские боятся иметь с ними дело – а то вдруг обвинят в расизме или в исламофобии… А это – конец карьере.
«Она, возможно, несколько преувеличивает, – подумал я, – но что-то в этом определенно есть… Эх, как все-таки жалко мою Германию…»
Потом я проводил фрау Хайдеккер до трамвая (который теперь ходил под землей, по крайней мере, в центре), и подумал, что все, что хотелось, я уже увидел, а забирать меня будут только вечером. Тут я увидел стрелочку к некоему «Stauffenberg-Gedenkstätte» – «Штауффенберг-мемориалу». Неужто это имеет отношение к моему другу генералу Клаусу Шенк, графу фон Штауфенбергу? Оказалось, что не только к нему, но и его брату Бертольду, которого я знал меньше. И что они попытались убить Гитлера в сорок четвертом году, чтобы спасти Германию. И что генерал Роммель – то есть я – покончил жизнь самоубийством перед неминуемым арестом.
Немолодая женщина в билетной кассе сказала мне, что в Доме Истории на другой стороне большой дороги, которая, как оказалось, называется Конрад-Аденауэр-Штрассе (интересно, не тот ли Аденауэр, который выступал за коалицию христианских демократов и НСДАП еще в тридцать втором году?) есть экспозиция про историю во время и после Третьего Рейха. Виды разбомбленного Штутгарта и других городов сопровождались скупыми сентенциями о том, что бомбили американцы и англичане, причем не только заводы, но и жилые кварталы. А далее я узнал, что те самые англичане и особенно американцы после войны стали нашими лучшими друзьями…