Дед наклонился ко мне, и мы прислонились друг к другу головами.
— Я знаю, — тихо прошептал он, и я поняла, что он тоже плачет. — Я знаю.
Он знал. Я понимала, что он знал даже больше, чем на данном этапе своей серой жизни могла знать я. Мне было больно от той неописуемой скорби, которую испытывал он из-за потери бабушки, ему же было больно от моей. Кажется, мы оба прекратили жить после того, как из наших жизней убрали нечто большее, чем смысл.
Глава 35. Жизнь, как дверь без ручки
После смерти бабушки дед стал ложиться спать в слишком раннее время, словно каждый вечер надеясь на то, что именно сегодня он уже встретится со своей любимой. После того, как он ушел в свою комнату, остатки вечера я провела в своей спальне. Родители решили переночевать у Эми, а Дин с Элис предпочли остаться на ночь у Саманты. Впервые я почувствовала тишину этого дома и сделала это всем своим существом. Этот дом никогда не пребывал в покое, он всегда был погружен в вечный хаос семейных перипетий… Прошел ведь всего год, а он успел опустеть. Бабушка умерла, сёстры разлетелись в разные стороны, Дин и Элис пропадали после занятий в школе на всевозможных спортивных секциях, приходя домой только к ужину, а я стала передвигаться по опустевшим комнатам и коридорам почти беззвучно, словно привидение, боящееся лишний раз скрипнуть старой дверью.
Ровно год я — разбитая копилка счастья, монетка которой похоронена где-то на Кинсел-Грин, место захоронения которой я даже не знаю. Лежа на кровати и слушая раскаты разверзнувшихся небес, я рыдала так, как не рыдала ровно год — исступленно. Я вспоминала слова Эмметта о том, что моё присутствие в жизни Мартина было всего лишь попыткой хорошо заработать и, случайно забыв о том, что Эмметт является последней сволочью, я пыталась убедить саму себя в том, что это не так. Это не так! Я ведь смеялась над его шутками потому, что они были смешными, а не потому, что мне платили за смех. Он ведь называл меня тупицей и дразнил не потому, что презирал меня, а потому, что с искренностью друга указывал мне на мои же недостатки, бескорыстно позволяя мне работать над собой. Я ведь любила его! Я его любила, и он меня любил — он сам сказал мне об этом за сутки перед уходом. Да, это была своеобразная любовь и теперь, когда на этом свете из нас двоих осталась только я, эта любовь превратилась в гнетущую ношу боли у меня на плечах. Она так сильно давила на меня своим многотонным весом, что я уже забыла, каково это — ходить с поднятой головой, чтобы видеть лица рядом идущих, и дышать не рывками, а полной грудью. Сейчас, лежа в своей постели и вспоминая год жизни с Мартином, я как никогда жалела о нелепо растраченном времени, о несказанных словах, о скупых улыбках… Я могла ночевать с ним, как он когда-то хотел. Почему я пренебрегла этими часами? Я могла говорить ему о том, что он мне дорог, а не немо думать об этом, предполагая, что этого достаточно.