Римляне как и вообще всё язычники, не ценили человеческой личности самой по себе. Эта личность приносилась в жертву государству. И таким образом одною из главных причин, увеличивавших количество самоубийств в Римской империи, была невозможность приложить свои силы к живому самостоятельному делу. Гордые, самолюбивые личности уже не могли рассчитывать на славу, основанную на заслугах. Их честолюбие уже не находило себе исхода в борьбе партий и идей. Над всем миром носился дух одного человека и этому одному надо было поклоняться, пред ним раболепствовать, чтобы заслужить себе право отправлять общественные обязанности. Большинство именно так и делало. Мир признал волю одного лица; человечество отказалось от всякой самостоятельности, предоставив своему владыке делать с собою, что ему угодно. В это испорченное время конечно были всё же люди достойные, скорбевшие о нравственном упадке Рима и искавшие утешение в науках и религии. Но увы, языческая религия не могла их удовлетворить, а философия Стоиков, наиболее подходящая к духу Римлян, суровому и энергичному, породила в них презрение к жизни, т. е. подготовила такую почву, на которой самоубийства также неизбежны, как молния при громе. В это время вошел в обычай тот род смерти, от которого умер Сенека и который был уже нами описан выше. Знатный Римлянин садился в ванну, открывал себе вены и, продолжая беседовать со друзьями, тихо засыпал на веки от потери крови и сил. Нередко в эти минуты он заставлял своих рабов и рабынь петь, декламировать греческие и латинские стихи, или плясать вокруг своей кровавой ванны полуобнаженным красавицам. И вихрь этих последних впечатлений всё таки не мог возбудить в нём сожаления к тому, что он без страха покидал в этой жизни, так велико было его презрение к ней и сильна решимость умереть.
Всего поразительнее, что Римляне так спокойно умирали, не веруя в загробную жизнь. Ведь Римлянина по его понятиям за гробом ожидало полное небытие, совершенное ничтожество.
Действительно не понятно, как гордый дух Римлянина мог примириться с мыслью, что после его смерти его не будет, совсем нигде не будет? На это часто возражают, что гнетущая мысль о ничтожестве существования, порожденная неверием, большею частью приводит людей к тому отчаянию, в котором они наиболее способны на самоубийство. Но объяснение это кажется жалким софизмом. В самом деле, ведь если человеку так дорога мысль о бытие, что одно сомнение в возможности вечного бытия повергает его в отчаяние, то как же допустить, что тоска о кратковременности жизни побуждает людей сделать ее еще короче? Нет уж если отвергать загробную жизнь, то тогда понятнее учение Эпикурейцев, которые спешили насладиться земною жизнью. Неверие же Стоиков в посмертное существование было одним из условий, удерживающих их в их решимости умереть, а никак не предрасполагало их к самоубийству. Как не гадка жизнь в разлагающемся обществе, как не больно сознавать тщетность и неприменимость своих сил и душевных дарований, но еще больнее сознавать, что вот сейчас мое существование окончится и от моей личности, воли, сомнений останется одно имя, один звук, ничего… Как не худа жизнь, но она лучше нуля. Вся природа боится пустоты, вечного покоя и человеку свойственно избегать наступления этой пустоты.