— Я приду к тебе сам, — сказал он, придя к выводу, что это наилучшее решение. Николь удивленно приподняла брови, на миг став такой, какой ему становилось излишне приятно её видеть, слабой, беззащитной и милой, которую с удовольствием бы понёс на плече в свою кровать без скандалов. Но сразу же вернулось её выражение надменной гадюки, предпочитающей трепать всем нервы, лишь бы её не заподозрили в уязвимости.
— Я разве тебя звала к себе?
— Ну, тогда не пустишь. Какие проблемы? На что ты надеешься, унизить меня? Задеть? Я слишком угловат для твоих лабиринтов сознания, я всего лишь тот самый тупой самец-мужик, которого ты так ищешь во мне, или по жизни… И если меня манят — я приду, прогонят — я уйду.
— Как собака…
— Собаки отличаются преданностью. Я люблю, когда меня сравнивают с животными.
— Даже если со свиньёй?
— Считать это оскорблением может только тот, кто завидует количеству жирка на её бёдрах.
— Ублюдок! — прошипела Николь, срываясь прочь. Теперь она могла уйти, он же сказал, что придёт сам… За первым же углом она притормозила. Или пошутил? Или не придёт? Или она будет ждать, а это он поиздевается над ней? Нужно было уточнить час, в котором он собирался нагрянуть. Было бы лучше, если бы она настояла на том, что придёт сама! Всё зависело бы от неё. Когда полагаешься на мужчин — они всё делают не так, не вовремя, не так как надо. Со сколькими она пыталась флиртовать и ходить на свидания! И ни к чему это не приводило. Один опаздывал, другой приносил цветы, которые она совершенно не любит — а она не любит цветы в принципе, — третий называл её солнышком, что её ужасно раздражало, четвёртый щёлкал пальцами, пятый хронически шмыгал носом, втягивая шумно воздух из-за какого-то гайморита, шестой клал руку ей на ногу, почти на бедро, и принимался мять и поглаживать. Аж кожа начинала чесаться от его поглаживаний и наминаний. Седьмой целовался без языка, постоянно, не решался загрести Николь в охапку и зацеловать до самых гланд, чтобы голова пошла кругом. Нет, он чмокал своими губами, и даже когда Николь сама начинала вводить язык в процесс поцелуя, принимал это, как должное, но в следующий раз никакого урока для себя не изымал. В восьмом было целое собрание подобных недостатков, девятый любил кривляться и рассказывать анекдоты, изображая в ролях и лицах. На его беду в ту пору Николас уже был дома, и, приходя со свиданий, видя своего брата, хладнокровного, неговорливого, спокойного и смеющегося крайне редко, Николь понимала, что не пойдёт больше ни на одну прогулку с этим арлекином. Десятый продержался долго, они даже оказывались в постели и занимались петтингом, и вообще всё шло к тому, чтобы дойди до предела, финала, кульминации отношений, но десятый слишком долго чего-то ждал. Устраивал романтические вечера, водил её в кино, рестораны, они на выходные оставались одни в его доме, и Николь в тайном нетерпении предвкушала, как он бросит её на лопатки и овладеет ей. Но он не овладел, а только мягко подводил её к кровати, целовал, целовал, целовал, снимал платье, целовал, целовал, целовал, расстёгивал бюстгальтер, любовался на её миниатюрную грудь и… целовал её, целовал, целовал. Когда он стал опускаться поцелуями к животу, месту, которое было столь чувствительным у Николь, что её корчило от щекотки, а не от удовольствия к касанию «эрогенной зоны», она отодвинула от себя его голову, надела всё обратно и ушла, потому что от его затянувшейся прелюдии тошнило, потому что она была готова, едва переступив порог спальни, а через полтора часа разминки она в гробу видела секс и этого парня.