Нияз по-русски говорит как русский. Тут уж Вася вмешивается и начинает объяснять бабушке и Тане с Верой, что Нияз вырос в доме богатого помещика, что его маленького взяли из кишлака, — одним словом, все, что и я тоже знала из письма дяди Саши.
— А знаешь, мамуся, — обратилась мама к бабушке, — знаешь, у кого воспитывался Нияз? У Череванова, слышала про него?
— Да что ты, Леночка! — воскликнула бабушка. — Ведь я их знаю. Мы раньше, ты помнишь, Леночка, жили там недалеко. Богатые были люди. Где же они теперь? Вроде ничего я о них не слышала давно. У Череванова дочка замужем за англичанином, только она с мужем все больше по заграницам проживала. А внучонок с дедом здесь, в Ташкенте.
— Ну вот, для этого внучонка, — объяснила мама, — и взял Череванов из кишлака Нияза совсем маленьким. Наверное, для того, чтобы барчонку не скучно было. А Нияз во время революции ушел от них.
— Забыл, значит, хлеб-соль! — услышала я неодобрительный голос моей бабушки.
И я уже открыла рот, чтобы возражать ей, да хорошо, что не успела. Мама сама вдруг взволновалась и сказала все, что, по-моему, и я хотела бы сказать, только, наверное, не сумела бы.
— Что значит «хлеб-соль»! Разве можно за любой хлеб и любую соль забыть свой народ! Нияз узбек и должен служить своему народу. Нияз сын бедняка, а Череванов помещик.
Мне уже показалось, что бабушке и ответить нечего: все же ясно и правильно.
— Ты, Леночка, не горячись, — сухо сказала бабушка. — Я, может, чего и не так говорю, да только по богу все равны, богатый или бедный. Бог судит по добрым делам.
Очевидно, последнее слово осталось за бабушкой. Я так и не дождалась конца разговора. Бабушка звенела ложками и стаканами.
Прошло три дня, и опять вечером, уже в постели, я услышала новость. Мама сказала: теперь у нее будет такая работа, что все время нужно будет разъезжать. Поэтому она устраивает Васю в интернат. Там он будет жить, а с осени и учиться. Ну, а меня уж придется оставить бабушке.
Тут поднялся ужасный шум. Во-первых, во весь голос заревела я. Не хотелось мне оставаться без мамы и Васи. На меня все зашикали, и пришлось умолкнуть. Бабушка сердилась, что мама в такое опасное время собирается разъезжать. Да и Васю отдавать не хотела. Что говорил Вася, я не слышала, потому что опять заревела.
И вот тут-то проявился мамин характер: все-все кругом шумели, а она и голоса не повысила, но все вышло, как она решила.