— А чем же он виноват, Танечка, ведь у каждого свои убеждения.
— Понимаешь, Вася, — сердито сказала Таня, — он хирург, этот отец Николай, и очень искусный. Он в военном госпитале поставил условие: чтобы во время его операций в операционной вешали икону.
— И согласились? — недоверчиво протянул Вася.
— Он же лучший хирург, пришлось согласиться.
— Что же, икона-то разве мешает кому? — рассердилась бабушка. — Он человек верующий, ему с иконой смелее.
— Ну вот, — продолжала Таня. — А однажды в госпиталь доставили молодого комиссара, раненного в живот. Ему предстояла тяжелая операция. Его уже положили на стол. Отец Николай готовился к операции. И тут комиссар открыл глаза и увидел икону. Он стал кричать, чтобы убрали. Ему объяснили, что доктор не хочет без иконы. Тогда раненый стал слезать со стола. Отец Николай ужасно рассердился, снял халат, сел в свою пролетку и уехал.
— А комиссар погиб? — взволновался Вася.
— Нет. Он не погиб. Другой хирург, совсем молодой, сделал операцию, и, оказалось, удачно. Но не в этом дело. Как ты, Вася, считаешь, разве врачебная этика допускает такие поступки — отказать больному в помощи?
— Да что он, в лесу, что ли, больного бросил? — тихо и не очень уверенно возражала бабушка. — Нашелся другой врач и хорошо сделал операцию. А отец Николай верующий, он без святого образа не может…
— А если бы другого врача не было?
— Так ведь был…
Я уже не слушала. Значит, правда — тот поп был врачом; тут Рушинкер меня не обманывал. Может быть, он и правду говорил, что будет «действовать». Вася, Таня, бабушка перебивали друг друга и спорили, а мои мысли были далеко. Неужели взрослые могут обманывать? Ой, да что это я… Вот Булкин — совсем не Булкин, — значит, обманывает… А Эмилия Оттовна, про ребенка с бородой и усами…
Выждав, пока спор из-за отца Николая утих, я опять задала вопрос:
— Эсеры бывают честными?
Если бы кто-нибудь послушал, какой был взрыв смеха. Таня вытирала слезы кулаком, Вера прыгала на стуле, Вася хохотал. Даже бабушка, продолжая держать очки в руках, беззвучно смеялась. И только мой рев прекратил это общее веселье. Конечно, больше ни о чем разговор заводить не было смысла.
Утром я узнала, что еще вчера Иван Петрович прибежал домой и стал собирать вещи. Володькина мама рассказала бабушке:
— В детском доме работает Иван Петрович завхозом. Ну, дают ему комнатку. Ему и сторожу, а в домике-то всего две комнатки. Ну, да нам тесно не будет. Потому что мы привычные. А только из вашего двора тоже уходить жалко. Привыкла как-то, и вы добрые люди, и хозяева, и Малышевы. И Оттовна эта, как ее… Емелья, что ли? Вот не выговорю. Тоже сердечная какая женщина. Ничего. Скучать буду там.