На полу следов не оставалось. Может быть, потому, что с окна мы сначала прыгали на диван, а потом уж на пол. Так что вообще все было в порядке. Про Полкана вспомнили тогда, когда он стал лаять и визжать под окном. Пришлось и за ним слазить.
Я была очень гостеприимна. Показала ребятам альбом с карточками бабушкиных родственников и даже подарила Володьке-Лунатику на память карточку одного старика. Ведь Володька сегодня должен от нас уехать. Тогда все стали просить: «И мне, и мне». Ну, мне как-то неудобно было отказывать, я дала другим тоже. Лучше всех досталась фотокарточка Гале. Там была изображена бабушкина сестра в подвенечном платье и с букетом. Ну, а Юрке я не стала дарить карточку, а чтобы он не ревел, я сама ему нарисовала на листочке бумаги какую-то рожицу. И все ребята нарочно сказали: «О-ой, какая хорошая карточка, эта карточка лучше всех, Юрка, дай нам!» Тогда Юрка схватил ее и успокоился.
Всем очень понравилось у нас. Галя все повторяла:
— Ой, как у вас красиво!.. Ой, как у вас красиво!
Тогда (уж не зная, что бы еще такое показать им) я открыла шкаф, показала все бабушкины юбки и кофты и Верино гимназическое платье. Потом слазила в бабушкин комод и достала чепчик, который носила моя мама, когда была маленькой. Все удивлялись — неужели у моей мамы была такая маленькая головка? — и восхищались. Стали этот чепчик примерять — он всем был мал, даже Юрику. Тогда решили примерить чепчик Полкану. Я держала Полкана на руках, а Володька завязывал тесемочки. Надо было бантиком, а он на два узла завязал. Хохотали мы чуть не до слез. И я даже стала забывать про все страшное. И тут раздался стук в дверь.
— Не лезьте в окно! — зашептала я гостям. — Бабушка с крыльца увидит!
Тогда все, кроме Полкана и Юрки, полезли под кровати. И тут я сообразила, что бабушка не стучала бы: у нее ключи.
— Тихо вы тут, — сказала я строго гостям и подбежала к окну.
Я только выглянула — и с криком вскарабкалась на подоконник и выпрыгнула во двор. На крыльце стояла мама. Она была серой от пыли; несложный багаж ее в парусиновом мешочке, который бабушка называла почему-то по-иностранному «портплед», лежал у ее ног. Она не видела меня и терпеливо ждала, когда ей откроют на стук. Слыша чьи-то голоса, мама только удивлялась, почему мы среди белого дня заперлись в доме.
— Мамочка, мама! — завопила я, с размаху бросаясь к ней. — Милая моя! Хорошая мамочка!
Я обняла маму и прижалась к ее запыленному платью. Я даже не тянулась к ней с поцелуями и ласками. Главное было ухватиться за нее и почувствовать, наконец, что она здесь. Мама тоже была рада меня видеть, ерошила мои и без того лохматые волосы и смеялась.