К концу декабря писатель и его секретарь достигли Бангкока, где оставались в течение месяца. Моэм отпраздновал здесь свой день рождения в компании студентов университета. Буддистские монахи, следуя местным традициям, окропили его руки очистительной водой и преподнесли ему национальный костюм.
Из Бангкока писатель вылетел в Рангун, а 10 февраля отправился в Сингапур, где остановился в отеле «Рэффлз», потому что, как заявил Моэм, управляющий отеля писал ему такие теплые письма, что он не мог обидеть его своим отказом. Правда, при этом писатель не сообщил журналистам, что управляющий предоставил ему и Серлу номера бесплатно.
Выделение Моэмом этих писем из тысяч других, которые он получал в последние пять лет, — лишь один из симптомов его еще более щепетильного, чем ранее, отношения к финансовым вопросам. Его всегда отличала экономность, но в последние десять лет мысль о возможном финансовом банкротстве преследовала его неотступно. Еще в Японии английский консул в Киото Фрэнсис Кинг поразился скупости Моэма. Он впервые подметил это в ресторане, когда писатель, опаздывая на пресс-конференцию, тем не менее скрупулезно изучал предъявленный ему счет. Увидев, что в него включено три порции виски, Моэм запротестовал: «Я никогда в жизни не пил три порции виски в течение дня».
Во время путешествия по странам Азии Моэм, оказавшись в предназначенном для избранных лиц роскошном клубе Сингапура «Танглин», воспользовался случаем, чтобы высказать свое давнишнее презрение к чиновникам английской колониальной администрации. Не допущенный сначала вместе с сопровождавшим его Фрэнсисом Шульманом в зал потому, что из-за изнуряющей жары и высокой влажности на них не было костюмов и галстуков, Моэм тем не менее добился, чтобы их пропустили в клуб. Оглядев зал, он нехарактерным для него громким голосом произнес: «Глядя на этих людей, начинаешь понимать, почему в Англии так остро не хватает домашней прислуги». После этого хлесткого замечания ему и его спутнику было предложено покинуть помещение.
Возможно, что подобная вспышка язвительности отражала признание им самим того, что испытанное в прошлом очарование нельзя воскресить. Покидая 16 февраля Сингапур на том же судне «Лаос», Моэм с грустью признавался: «Сегодняшняя Азия отличается от той, которую я знал. Ее населяет другой народ. Раньше владельцы плантаций, государственные служащие и бизнесмены проводили в этих странах всю свою жизнь, если не считать редких отпусков домой. Теперь я чувствую себя здесь чужим».
5 марта Моэм прибыл в Марсель. Все пять месяцев, в течение которых он переезжал с места на место, пресса неотступно преследовала его. Столь продолжительное путешествие оказалось бы тяжелым и для человека в два раза моложе. Здоровью же Моэма оно нанесло непоправимый ущерб и ускорило утрату им и без того ослабевающих умственных способностей. Доктор Розанов, который решительно выступал против этой поездки и отклонил приглашение своего престарелого пациента сопровождать его во время путешествия, сразу же по возвращении писателя приступил к его лечению от полного физического истощения. В мае Моэм отправился на курорт в Бадгастайн в надежде, что пребывание там вернет ему силы, но в начале августа Розанов настоял на полном покое и отказе от какой бы то ни было работы вообще. В сентябре стало совершенно ясно, что Моэму никогда не удастся вернуть былую бодрость. В письме Клаусу Джонасу Серл выражал опасение: «Боюсь, он быстро сдает. Это причиняет мне большие страдания, потому что я люблю его и после тридцати с лишним лет совместной жизни не могу и помыслить, что будет без него».