Начальник радушно развел руками: мол, сколько угодно, я просто счастлив!
– Костыль мой верни, – не то попросил, не то приказал Шульгин.
Начальник растерянно моргнул:
– А… а… ваш костыль где-то затерялся. Но ничего! Есть вот новый!
И в самом деле – вытащил из угла новенькую, просто роскошную палку с удобной рукояткой. Подал Шульгину:
– Вот! Владейте! И… символ праздника!
На столе у него лежало несколько алых ленточек с воткнутыми в них булавками. И начальник тюрьмы, осторожно шевеля толстыми пальцами, приколол бантик на лацкан рваного и грязного пиджака Шульгина.
– Ваш вопрос в Москве на самом верху решался, – добавил уважительно. – Серьезные люди о вас хлопотали. Сам маршал Советского Союза Рокоссовский! Так что… – Он попытался было сунуть Шульгину руку, но спохватился: не возьмет ведь! – и сделал неловкое движение, поспешно убирая ее.
Шульгин, впрочем, этого игривого телодвижения не заметил: при слове «Рокоссовский» он отчетливо вспомнил сцену в своем кабинете. Эмгэбэшники выводят его, а Говоров, возмущенный, потрясенный, ошеломленный от сознания собственного бессилия, кричит: «Рокоссовский поможет! Рокоссовский! Мы с ним еще со Сталинграда!»
Миха… Значит, это сделал Миха…
– Ну а вы на нас зла не держите, – прервал его раздумья голос начальника тюрьмы. – Вы же понимаете – это работа…
– Да ну что вы! – ощерился Шульгин в улыбке, думая при этом: «Знал бы ты, как мне хочется дать тебе в морду!» – Но все, что он мог, это процедить: – У вас было очень уютно!
И пошел к двери:
– Прощайте! Всего хорошего!
Начальник тюрьмы с несказанным облегчением расстегнул ворот гимнастерки и тяжело плюхнулся на стул.
Мысли о Говорове не оставляли Шульгина. Ведь Михаил его спас. И это был единственный человек, которому Шульгин доверял и который был бы рад его видеть. Единственный, кто пустит его в свой дом и поможет пережить этот странный, невероятный, не то радостный, не то пугающий день: день освобождения из тюрьмы.
День возвращения к жизни!
До места он добирался на грузовике, в котором возвращались с демонстрации работницы молочной фермы, находившейся неподалеку от Дома с лилиями. На бортах грузовика были укреплены плакаты с надписями: «Мир, труд, май!» Девушки были чистенькие, в белых косынках и халатах, которым алые ленточки придавали особую нарядность. Вдобавок они были веселые, немножко выпившие по случаю праздника, а потому всю дорогу пели, совершенно не смущаясь тем, что к ним в грузовик подсел какой-то оборванный, грязный, небритый и заросший мужчина. Главное, что он тоже носил красную ленточку на лацкане и, пусть хрипло и немного не в лад, пел вместе с ними всю дорогу.