— Ты знаешь, — говорила она, — когда на радио делали обо мне передачу, ведущая бросила мне: «Вот с Ритой Зелениной я беседовала о любви, а с вами я хочу поговорить о милосердии». Так что же это получается? — желваки заходили на ее скулах, — если я калека, то я уже и любить не способна, что ли? Да у меня такие любовники были, такие любовники, что любая здоровая может мне позавидовать. Да-да, любая здоровая!..
Потом, запрокинув голову, так, что кровь прилила к щекам, Женя заговорила о том, что нам всем на нее, Женю, глубоко наплевать, и на студии даже не знают, жива она или нет, притом, что все мы когда-то и пили у нее, и гуляли, и некоторые даже нагло, как будто она богаче всех, приходили к ней в дом с пустыми руками.
И хотя я никогда не пила у нее и не гуляла, я вначале оправдывалась, потом утешала ее, что такая, видно, у нее судьба, что каждому из нас суждено нести свой крест и неизвестно еще, у кого он легче и у кого тяжелее, что и мне, молодой, здоровой, в этой жизни и больно, и горько, и одиноко, и опять же неизвестно еще, кто из нас умрет раньше.
В общем, я много чего говорила ей и, в конце концов, поднялась уходить.
— А-а! — пробежала судорога по Жениному лицу, — я тут сидела и выслушивала тебя, а ты моих стихов так и не послушала. Ты даже не попросила меня почитать их!..
— Хорошо, — вздрогнула я, вдруг почувствовав себя в ловушке, — читай.
— Нет, — усмехнулась Женя, — не сегодня. Сейчас я поставлю тебе запись моего выступления на радио.
Тяжело приподнявшись в кресле, она поставила мне кассету, и где-то с час в какой-то странной стершейся записи я, почти не различая слов, слушала ее гневный, надломленный голос.
Уходила я от нее, унося рукопись с ее стихами и обещая позвонить ей тут же по прочтении.
Придя домой, я тотчас засела за Женину рукопись. Без сомнения, это были талантливые стихи, и все же, чем больше я вчитывалась в них, тем тяжелее становилось у меня на душе. Увы, в них не было ни света, ни воздуха. Взлететь в горные выси Женя могла только на шквале яростных обвинений. «Возможно ль ложно сострадать, мои случайные вчерашние? Под небом вечным жить не страшно вам, не дорастая до стыда?» — прочла я и опять почувствовала себя в ловушке.
На следующее утро Женя сама позвонила мне.
— Я всю ночь, не сомкнув глаз, читала твою книгу, — сообщила она. — Больше всего меня потряс рассказ «Это недоброе солнце». Как она могла не дать подруге Ауробиндо?! Как могла?!! — зазвенел ее голос. — Как могла она так унизить ее: «Я видела, как ты ешь персики. А потом ты этими же руками возьмешься за Ауробиндо»! Нет, — задохнулась она, — такое поведение рождает агрессию. То, что эта, униженная, в конце концов утопила ее, вполне оправдано, вполне. А, кстати, — вдруг успокоилась она. — Ты меня очень заинтересовала трудами этого философа. У тебя ничего из его книг почитать не найдется?