Когда Дани был моложе, он любил погулять на свадьбах и праздниках. Но в последние годы не только парни, но и девушки величали его уже «дядя Дани». Ему надоел и привкус похмелья во рту. Он стал молчаливым, раздражительным, злым. Не находил себе места, и все валилось у него из рук. «Неврастения», — сказал бы невропатолог, если бы он знал Дани Мадараса и причину его тоски. Мать не могла сварить ему по вкусу обед, и он часами пререкался с ней из-за оторвавшейся пуговицы. «Вот поджечь бы деревню» — такими словами выражал он обычное свое отчаяние. Порой он действительно верил, что это необходимо. И несколько раз пытался вырваться из дому. Его не останавливал страх матери перед одинокой старостью и соблазн получить наследство. Он объездил всю область: искал для себя работу в госхозах. И не успевал найти, как наступала весна и надо было обрабатывать свой виноградник, обрезать деревья, сажать картошку. И у Дани делалось легко на душе, он снова строил планы, и его никакой силой нельзя было выгнать из деревни. До следующей зимы он был занят по горло, ему некогда было вздохнуть.
В прежние годы, когда он объезжал госхозы, то не находил дела себе по душе, поскольку и сам не знал, какая работа его устроит, он знал лишь, какая работа его не устроит. Поэтому он предпочитал оставаться в деревне, которую ему так хотелось поджечь. Теперь нашлось для него наконец такое занятие, которое, как ему казалось, полностью отвечало его запросам и которое он рано или поздно все равно нашел бы для себя. Ведь такую именно работу искал он в госхозах! Но что будет, если мать из упрямства сорвет его планы?
Надо было не отказываться раньше, когда мать хотела передать ему имущество.
До рассвета он мучительно думал, пока ему не пришла в голову одна мысль.
Дани встал засветло, задал корм скотине: двум коровам, двум волам, которых откармливали на убой, четырем телятам и жеребятам разного возраста, а также двум прекрасным, породистым лошадям. Всех их вырастил он сам. За свиньями и домашней птицей, как издавна повелось, ухаживала его мать, ей и с ними хватало забот. Потом Дани пошел на кухню, где его уже ждал завтрак. Мать согрела для него воду, подала ему мыло и держала наготове полотенце. Он не спеша, с наслаждением умывался, особенно долго тер руки и чистил щеткой ногти.
Дани всегда тщательно следил за своей внешностью; бреясь или причесываясь, внимательно разглядывал себя в зеркало, изучал свое лицо и в анфас и в профиль, форму головы, часто менял прическу, но, взглянув на руки, неизменно расстраивался. Пальцы у него были длинные, но ладонь мужицкая, широкая, шершавая, мозолистая — хоть гвозди ею забивай. Когда щегольски одетый Дани заходил в дьёрский ресторан «Красная звезда», никто не мог подумать, что он крестьянин, до тех пор, пока он не снимал перчаток. Тщетно мыл он руки горячей водой, тер жесткой нейлоновой щеткой, смягчал глицерином, даже в зимнее праздное время с них не сходили мозоли.