Флору я нашел за водопадом, она сидела на мысу над озером и смотрела на воду так, словно силой воли могла вызвать рыбу оттуда — и прямо себе в рот. Рваные джинсовые шорты снова были на ней. Сквозь выцветшую, прежде черную футболку «Моторхэд» можно было сосчитать все позвонки. Волосы отросли еще длиннее, они были золотистые, светлые, солнце выжгло последние следы розовой и пурпурной краски. И — снова она была права. Со спины ее можно было теперь принять за Миранду.
Я подошел и сел рядом. Она даже не глянула на меня. Я положил завернутую в листья рыбу ей на обтянутое рваной джин-сой бедро. Мертвоглазая рыба, с хрустящей корочкой, с великолепным ароматом — горный тимьян, собранный Ральфом. Это была просьба о прощении, знак мира, самая необычная дань чужой правоте, какую только можно себе представить.
Флора набросилась на рыбу и съела ее до последней крошки, словно Голлум во «Властелине колец» — с хвостом, с глазами, ничего не оставила. Да она же с голоду умирала. Никогда в жизни не было мне так стыдно.
— Переговоры? — сказал я, как говорили в фильме «Ласточки и амазонки».
Она обернула ко мне рыбье свое лицо. За щеками еще полно еды, губы вымазаны рыбой, жижка течет по подбородку. Она прервала процесс раздирания и пожирания ровно на миг — чтобы показать мне длинный средний палец.
Я вполне это заслужил — и это, и многое сверх того. И все же я попытался объясниться.
— Я так долго был в самом низу пирамиды, что, когда оказался наверху, я вроде как… ну да, я обезумел.
Она знай себе ела, словно меня тут и не было.
— Это не оправдание, — продолжал я оправдываться, — но после трех лет дерьма в Осни… От всех…
Опять я заныл. Омерзительно.
— Поверь, я сам себя ненавижу теперь больше, чем ты способна возненавидеть меня. Я поклянусь на… — Я быстро сообразил на чем. — На Библии, которую мы с тобой нашли, что никогда, никогда в жизни ни с кем не буду так обращаться, кем бы я в жизни ни стал, где бы ни работал.
Она жевала медленнее, потом остановилась. Искоса на меня поглядела.
— Клянешься? — спросила она с полным ртом. Пережеванная рыба, прилипшая к зубам, выглядела противно — и все же Флора была прекрасна, хоть умри.
— Клянусь.
Она протянула руку. Тоже противную, в чешуе и рыбьем соке.
— Уговор.
Я взял ее руку, и Флора втерла мне в ладонь все это рыбное месиво.
Так мне и надо. Я расплылся в улыбке.
— Мне правда очень стыдно.
— Что морил меня голодом?
— Конечно, за это я себя вообще никогда не прощу.