А в самом большом бесе, сидевшем в высоченном кресле и придерживающем за золотые кудри истинно херувимчика, устроившего лицо между бесячьих ляжек, легко узнавался хозяин кабинета. Точно, он, сейчас примотанный к настоящему почти трону из красной кожи и дико косящий на Морхольда розовыми глазами, хрипя сквозь кляп. Розовое? Капилляры лопнули, воздуха не хватает, вон, мокрое от пота лицо аж побагровело. Потерпи, милок, дядя Морхольд еще не закончил.
Дверь не подпирать изнутри, просто устроить небольшую сигналку из того самого графина, кое-как пристроенного на ручку. Вот теперь можно и назад.
Так, двое крепких ребят по бокам от стола – мертвые? Точно, аж заколодели от выпущенной крови. Жестко и красиво кто-то отработал, право слово, Морхольд с удовольствием и завистью покачал головой. Сел на край стола, отодвинув самую настоящую бейсбольную биту с красовавшейся на ней надписью «Стимул», и кивнул брату Иннокентию:
– Пообщаемся?
Тот кивнул в ответ, прямо-таки вместе с синеватой краснотой наливаясь пониманием. Морхольд оправил свой балахон и взял в руки «Стимул»:
– Начнешь орать, вот им и по башке. Понял?
Иннокентий кивнул. Надо было поощрить желание поговорить, и Морхольд вытянул кляп.
– Здравствуй, Кеша.
– Здравствуй, брат, э-э-э…
– Не брат ты мне, гнида заднеприводная, – хмыкнул Морхольд, – понял?
– Да.
– То есть, собственную заднеприводность признаешь, аки грех, нутро твое пакостное терзающий?
– Да.
– Ясно, – Морхольд понимающе кивнул. – Это кто тут так пошалил?
– Кавказец какой-то. От островных пришел, пригрозил, что если жадничать впредь буду, вернется и кишки мне выпустит. Так и сказал – не фигурально, а фактически.
Морхольд даже удивился. И огорчился. Ну, явно не топтались в округе сразу несколько боевых кавказцев, да еще пришедших с того берега. Вот ведь как интересно оборачивается встреча в кабаке.
– Бородатый такой, с кинжалом?
– Он самый.
– По-русски говорит чисто и литературно?
– Э?
– Не «эй ты, ышак, суда иды, мат тваю», а чисто и понятно, с красивыми оборотами вроде сравнения фигурального и фактического?
– Да.
– Ясно.
– А ты кто?
– Боишься меня, голубок?
Иннокентий шмыгнул носом, блеснул глазами. Со всеми его габаритами, хреновым красно-черным бархатом и пакостью, нарисованной на стене за спиной, смотрелось уродливо. И отвратно.
– Боюсь.
– Правильно делаешь. Девочка рыженькая, у летунов уворованная, здесь, жива-здорова?
– А чо ей сделается? Она ж не траханная, отец-настоятель ее к жертве готовит.
– Так бдение у вас там вовсю идет, чего не пожертвовали?
– Там просто баб пластают, – дернул губой Иннокентий, – их драли тут всем кагалом. Жертва – она же…