— Бля, — неуверенно сказал один, — бля, Сека, едем, а?
— Да какого хера! — заорал Беляш. И вдруг вступил женский голос, с визгом и захлебами, кинулся от машины.
— Тоже мне! Мужики! Зассали, да? Вы только в койке смелые! Да тут один раз машиной пихнуть и слетит все! Беляш, ну скажи им!
— Это что? — удивился Пашка, — это что ли, эта — Ласочка?
— Как твое ухо? — повысил голос Фотий, — поджило? Смотри, останешься без второго! Рев машин приближался, прутья на воротах высветились бледными черточками и снова пропали в полумраке. Сутулый мрачный Жека нерешительно оглянулся, кляня себя за то, что не нажрался и не остался на хате, валяться бухим.
— Слышь, Беляш, вроде сюда едут. Некуда ж больше.
— Чо некуда? — окрысился Беляш, отпихивая прыгающую вокруг Ласочку, — может, учения у них.
— Все равно, надо валить. А, Беляш? Да пошла ты! — Жека оттолкнул Ласочку, которая кинулась к нему, стуча кулаками по куртке. Беляш оглянулся, щуря мутные глаза на яркие уже огни, что прыгали по холмикам, неумолимо приближаясь. Прикрыл лицо рукой. Рев грянул совсем рядом и будто выскакивая из-за возвышенностей, будто не на колесах а на кузнечиковых ногах, прыгнули к воротам, беря в кольцо два джипа и горстку людей, полдюжины пятнистых машин с брезентовыми крышами. Встали, захлопали дверцы, застучали приклады и отрывисто посыпались команды. Одинаковые парни в камуфляже высыпались из машин, обходили Беляша и останавливались перед вдруг распахнутыми воротами, поворачивались, держа наизготовку оружие. Из-под полевых касок бледно светили холодные прищуренные глаза.
— А-а-а, — ошарашенно сказал Беляш и махнул рукой своим. Но, оказалось, стоял уже один, а поданные, рассосавшись по джипам, сидели внутри неподвижно. И моторы урчали, готовясь взреветь. К Беляшу подошел человек в камуфляже. Мрачно оглядывая приземистую фигуру в кожаном плаще и сбитой на ухо ондатровой шапке, посоветовал:
— Немедленно покиньте стратегический объект на территории войск СНГ. Иначе стреляем на поражение.
Апрель свалился на степь, как прозрачная волна, полная свежей солнечной зелени, размахнулся собой, и ахнул, скользя по новой траве, вымыл небо, выполоскал до хрустящей белизны облака, сел, раскинув ветреные рукава, оглядываясь и улыбаясь. Казалось, холода не было. Снег всосался в корни травы, та вздохнула и, потягиваясь, полезла вверх миллионами острых голов, таща в крошечных зеленых кулачках спрятанные весенние цветы. И не жадничая, раскрывала, выпуская на зелень — солнышки одуванчиков, сиреневые звездочки полевых гвоздик, узкие лепестки просвеченно-желтых тюльпанов, прозрачные с нежными жилками цветки земляного ореха, синие цветочки, названия которых Ника не знала, похожие на детский старательный рисунок. Ветер тепло трогал лица степных цветов, качал ветки дерезы и дрока, и улетал в низины под скалами — смотреть, как цветут дикие абрикосы и сливы. Ах, как они цветут! Ника уходила из дома, спускалась на песок и шла, распахивая легкую штормовку, дышала так, что болело в груди, и, поводя носом, ловила мягкие, щекочущие горло запахи меда. Мед абрикоса, мед алычи, мед миндаля — белого и розового. Пашка, выскакивая следом, когда она гремела воротами, хмурился: