Хмурясь, скинула сапожки, деловито проскочила мимо яркого света из кухни и родительской спальни. Закрывшись в своей комнате, кинулась к дивану, быстро оглядывая в зеркале блестящие глаза, лохматые, ну то, как обычно, пышные волосы, и раздерганный воротник батника. И уселась, сдирая одновременно курточку, юбку и порванные на голени колготки.
Застегивая ситцевый халатик в цветочки, наконец, перевела дух и прислушалась к голосам в кухне.
— Сережа, я так устала, — с монотонным страданием в голосе вещала мама, грохая посудой, — ну что ты молчишь? Вот опять тебя не будет полгода, боже мой, целых полгода, а мне волноваться за Светочку, и надо же оплатить кредит. Что? И где тот аванс? От него уже почти не осталось ничего. Господи! Повеситься, что ли? Откуда я знаю, что делать? Ты мужчина, ты думай. Почему Виктор твой ненаглядный Васильевич, почему его Катя имеет право на новое пальто, а я… я… ну когда же это кончится все? И Светочке нужно выслать побольше, девочка там одна! Между прочим, учится! Что? Да какая стипендия. Копейки. Разве я думала, когда… что будем вот — нищие, и десятку стрелять перед зарплатой. О-о-о…
В спальне хлопнула дверь. Ленка села на свой диван, поджимая босые ноги, уложила руки на коленках. Они заняты, все обошлось. Теперь можно выйти, и в ответ на материны вопросы сказать, да ладно, я уже час дома. Конечно, не заметили, я же не Светочка ненаглядная ваша.
Но радоваться удаче не хотелось. Стало вдруг жалко отца. Сидит там у черного окна, упорно смотрит на улицу, где лампочка под козырьком и дальше блестят бельевые веревки. Курит. А послезавтра ему уезжать, на полгода. Так и поедет, с унылыми упреками в ушах.
В комнате было тепло, батареи, наконец, грели, и Ленка сидела, чувствуя, как злые мурашки, топчась, отступают в ступни и в пальцы.
Ну да, поедет. А сам виноват. И правда, у громкого бородатого Виктора Василича, рефмеханика на рыболовецком траулере, есть москвич, в квартире дофига всего, и длинная Надька, светкина ровесница, постоянно в новых шмотках. А корявая лупоглазая теть Катя носит огромную шубу из стриженой нутрии и такую же шапку, высокую, как нечесаный пирог. Ей конечно в этом всем жутко, до заикания, но почему-то у него такая зарплата, а у отца — такая вот, хотя он же третий помощник, не кот начихал.
Деньги-деньги-деньги… У мамы совсем маленькая зарплата, они смеются у себя в конторе, вот мы научники, получаем, как уборщицы. А теть Катя — на складе работает кладовщицей. Но мама никогда кладовщицей не пойдет. И вообще всегда говорит, бережно расчесывая роскошные темные волосы и внимательно разглядывая в зеркале белое лицо с тонким носом и яркими губами: