Ирка тяжело покраснела, переступая с ноги на ногу. Мама Надюша отодвинула толстого мужа и вышла на площадку.
— Нет, ну это переходит всякие границы! Вы там уже договоритесь как-то. Одна бы зашла, и другим пересказала. Его нет, и он не приедет. И каникул у него не будет. В армии, деточка, каникул не бывает. И где служит, не сообщил, видимо, на секретном объекте.
— Кто договорились? — переспросила сбитая с толку Ирка, — как в армии? — внутри все наполнилось темным ужасом, безысходным таким, — армия? А Ялта? Менеджмент?
Женщина молчала, разглядывая Ирку, и та поняла вдруг, она не узнала ее. Не поняла, что полтора месяца назад разговаривали, и никаких приветов не помнит. Перепутала. С кем-то еще.
— До свидания.
Бежала по лестнице, не понимая, хочет ли, чтоб мать Артура окликнула ее. И ждала оклика. Но сверху с треском хлопнула дверь.
Ехать теперь было некуда. Да и нельзя. Мама болела, не так, чтоб сильно, но разве бросишь одну, если полчаса стоит перед плитой, равнодушно глядя, как выкипает в ковшике вода, шипя об раскаленные стенки. Или сидит на диване перед телевизором, окружив себя разбросанным хламом. На уговоры Ирки послушно вставала и шла в постель, выпивала валерьянку в чашке. А вещи так и оставались лежать, если Ирка не приберет.
Только теперь Ирка поняла, как много в квартире, в их нехитром, казалось бы, хозяйстве, держалось на незаметной ежеминутной маминой заботе. И стоило ей остановиться, как вещи приходили в движение, выползая из ящиков и шкафов, заполоняли столы, полки и тумбочки. Или двигаюсь я, горько усмехалась Ирка, проходя и распихивая все по местам — отцовы рубашки, свои летние платья, пакет с колготками, свернутые в трубку газеты, яблоко с надкусанным боком, грязные чайные чашки, кухонную салфетку, засыпанную сахаром, кастрюльку с остатками каши — или двигаются они, побеждают нас.
Мама стала прежней, когда Ирка заболела. Ухаживала за ней, пока та лежала, мучаясь нестерпимой головной болью, а после снова стала почти прежней, в смысле, снова управлялась по хозяйству.
Так что, Ирка вернула документы и пошла в выпускной класс. Ей тоже хотелось руки опустить. Гантели покрывались пылью под кроватью, там же скучала гимнастическая лавочка. Но недолго. Кроме отчаяния и тоски, оказывается, существовало созданное Иркой собственное тело. И оно требовало работы, нагрузок.
Год, думала Ирка, мерно покачивая локтями на пробежке, мерно вдыхая и выдыхая, всего лишь год, и он вернется. А может быть, даже напишет ей, оттуда, со своего секретного объекта. И нужно встретить его такой, как была, какой он восхищался. Это ничего, что нескоро. Наоборот, даже хорошо. Ирка перестанет тосковать по папе. Наверное. Ну, не будет так сильно. И у них снова будут дивные, прекрасные, замечательные встречи. Он сам так говорил, никого нет сексуальнее, никого ближе, замечательнее.