— Дедушка Федотыч, — спросила Катя, присев рядом, — вы спите?
Старик ничего не ответил, досадуя, что его потревожили, выругался про себя, совсем прикрыл глаза, ожидая, когда Катя уйдет, и в то же время боясь пошевелиться, чтобы, не дай бог, не исчез на небе профиль сына.
— Дедушка Федотыч, а вы бы ко мне в гости пришли, — сказала она.
Рядом за забор села ворона и так громко каркнула, что старик вскочил и прямо при Кате нехорошо обозвал ее. Ворона улетела, а Федотыч сказал Кате:
— Не приду. А будя время, приду. Поняла? У мене хозяйство. Чего ж я — шляться, а хозяйство нехай к чертовой матери горит, так, по-твоему? Это твой трухлявый пенек с утра до потемок в огуречной грядке мух ротом ловит, а мне, милая, не до гулянья.
— Ну, так я, дедушка Федотыч… — начала Катя.
— А я туда же, — неумолимо отрезал старик.
Вечером Катя сидела на лавке с дядей Ваней, то и дело поглядывая на улицу. Но Юры не было. Возле универмага стоял самосвал. Катя наблюдала за самосвалом, и сердце у нее замерло, когда вдруг машина тронулась с места.
Солнце село, уже сумерки полнили землю, а Юра не приезжал. Все было так, как всегда: Юра появлялся внезапно, уходил, а потом снова удивлял своим неожиданным приходом. Но если раньше Катя его не ждала, то сегодня, после всего… Катя весь сегодняшний день думала, что вечером он приедет и она ему скажет: ждала его, волновалась, пусть Юра правду знает — она любит.
Осень всегда казалась ей таким временем года, когда наступает полное умиротворение в природе. И от такой мысли тихой благостью наливается человек, и он, глядя на пожелтевшие листья, потускневшую, словно вылинявшую, траву, белые полные облака, необыкновенно мягкое небо, слыша тоскливый крик птиц, прощающихся на время со своей родиной, с лесом и травой, прощает многое жизни, становится мудрее и добрее.
Так думала Катя, направляясь после работы на Чапаевскую улицу, куда была направлена агитатором. Кате нравилась эта общественная работа, и она по домам ходила с превеликим удовольствием. Когда бы ей пришлось побывать в стольких семьях, о которых она никогда и не слышала? Каждый дом — это лицо человека; придя в дом, ты как будто заглянул в душу хозяина. Будучи очень любопытной, Катя не скрывала это и расспрашивала обо всем — о работе, о зарплате, о мужьях и детях — и каждый раз поражалась разным отношением людей к горю, страданию, радости. Но всех влекло одно: желание жить лучше, чем сейчас, — будь то семья с достатком или без. Разве могла Катя удержаться, когда рассказывали ей о своей жизни, чтобы тут же не рассказать о своей? Она даже немного подстраивалась под судьбу какой-нибудь женщины, рассказывая о себе. Она не лгала, и в том, что судьбы во многих случаях оказывались похожими — в радости ли, в горе ли, — конечно, виновата жизнь.