— На луну глядишь? — прервала его мысли Катя.
— Да ну вот, светит, — отвечал, не отрываясь от луны, Юра, и сразу на душе стало легко. И он усмехнулся, ласково потрепал Катю по спине, и тому, что Катя не отстранилась, обрадовался и, обхватив ее своими ручищами, приподнял над землей.
— А ну, как волки? — спросила Катя.
— Какие волки? Из волк выйдет толк, — отвечал весело Юра. — Есть волки пострашнее. Если вот человек тебе не по душе, не можешь на него глядеть, тебе муторно от его, то это вот и будет волк. Тогда человек сам себе волк. А разве нет? Сделает сгоряча, а потом жизнь всю — как рыба на сковородке прыгает. Рыбе лучше, она раз-раз — и готова, а человек всю долгую жизнь прыгает. Нет, жить надо осторожно, с опаской, оглядываться надо…
— Рассудительный какой, — рассмеялась Катя.
— А вот такой. Вот у нас как вышло. Значит, что? Так надо. А раз надо, нечего дурака валять: решено. Правильно Говорю? Али как? Ты ведь умная, ты подсказывай.
— Ой, чего мне говорить, Юрий! Согласная я с тобой на все. С оглядкой хорошо, да вот где оглядку взять, если нету ее? Говорить мы умеем. Умеючи ли делаем — вот в чем вопрос. — Катя заговорила быстро, толком не понимая, что говорит, и, как обычно, стараясь избавиться побыстрее от назойливых мыслей. То, что говорил Юра, она принимала близко и все же видела, как трудно бывает делать так, как говорят, хотя сама привыкла поступать согласно сказанному.
Они вот так, разговаривая, вышли за городок. Насколько хватало глаз, стелилась белая под луной степь, и по целику, ровно и гладко укатанному ветрами, стлался лунный, мерцающий на чистом полотне снега, свет, и только там, ближе к совхозу, овальная полоска теней обложила степь, кое-где повернулись к ним сугробы, своею яркой белизною выделяясь на ровном снежном столе.
— Вот видишь, слева… — сказал Юра. — Видишь, дома выходят из Котелина? Вон третий — видишь? — это мой дом. Окна светят, видишь?
— Вижу. А говорил — живешь далеко.
— Там и живу.
— А кто тебя не пускал ко мне? — спросила Катя и открыто посмотрела ему в лицо, и от спокойного взгляда Юре стало совестно. Хотя совесть не давала возможности ему сказать обо всем, он виновато проговорил:
— Жена, дети.
— Ты женат?! — воскликнула Катя, удивившись настолько, что от своих же слов поперхнулась, поплыло у нее в голове, хотя она и не ожидала ничего другого.
Юра молчал, тоскливо поморщился, поглядел на снег, понимая, что должен был сказать это ей давно. Да все боялся. Вдалеке по снежной равнине двигались желтенькие огоньки — это, видать, ехали автомашины в городок. Среди белого лунного света желтые огоньки казались так некстати, что он перестал за ними следить. Он еще что-то хотел сказать ей — о том, что жену не любил никогда и она его тоже, и когда говорил о волке, то имел в виду именно себя и никого другого. Но сказать об этом ему было трудно сейчас. Он полнился волнением, глядел вбок и молчал. Сказать? Но как? Скажет, — а она уйдет и больше ее не увидишь, потому что столько принес ей горя. Не простит. Молчание ее давило его. Он видел на снегу свою косую короткую тень, что-то в ней пытался разглядеть, понять, но тень шевелилась, когда он шевелился, повторяя его движения, замирала, когда он замирал, и он, боясь быть замеченным, скосился на Катю. Ее не было. Он резко повернулся. Только что она стояла. И услышал скрип Катиных шагов.