Еще знаю, что дед до конца своих дней не разговаривал со своим родным братом, поскольку тот, получив повестку в 45-м году, струсил и какими-то правдами-неправдами откосил, говорили, что напился керосина, спровоцировал отравление.
Tatyana Bronnikova
***
Для бабушки война началась примерно в 37-м или 39-м, сейчас уже не помню точно. Она училась в институте иностранных языков. К ним пришли и сказали: девочки, а не хотите ли поехать в Испанию, помочь братскому испанскому народу? И девочки быстро выучили испанский и поехали в Испанию переводить советских летчиков. Потом уже, во время войны с немцами, она работала в Академии им. Фрунзе, учила офицеров французскому языку. Там познакомились с дедушкой, договорились с ним встретиться в шесть часов вечера после войны, и встретились, как в фильме.
meatreach
***
Всех встреченных мужиков за границей, на марше, которые пытались примкнуть к колонне и разговаривали на русском — сразу расстреливали.
Dmitry Scherbinin
***
Моя баба Аня дошла до Восточной Германии — радисткой. Боевая бабка до сих пор, сад-огород обихаживает, детям-внукам помогает, на велике на базар ездит. 1927 года рождения, дай бог ей здоровья.
Муж ее, дед Саша, был машинистом, составы водил, на фронт его не пустили, несмотря на многочисленные просьбы. Баба Аня всех строила (да и сейчас не пасует), а дед ей — «О, ишь ты, опять командует», — но, бурча, выполнял. Другой дед, Фимыч — так его все называли, и я говорила — дед Фимыч, любил меня очень, и я за ним всегда хвостиком бегала. Он во время войны летчиком был, воевал в финскую войну на линии Маннергейма, и Отечественную закончил там же, на Северо-Западе, в 44-ом. Вроде как потом его отправили в тыл (в Алма-Ату?), на авиазавод, где он познакомился с моей второй бабушкой. Они поженились. Баба Надя была младше его на 18 лет, его первая жена и двое детей были расстреляны в Бобруйске. <…> Кроме бабы Ани, про войну спрашивать давно уж некого, а она говорить не хочет: «Ну что — война. Беда. Что тут рассказывать». А награды ее — не знаю какие — лежат в коробке с пуговицами и обрезками ткани, с «шитвом». А коробку трогать нельзя. А уж если бабка запретила, так это закон.
Julia Zolotko Rheina
***
К сожалению, рассказывать было некому, так как почти все прадеды и их братья полегли в 41 и 42 годах.
Yulia Gurina Urushadze
***
Мой дед про войну не рассказывал. Вспоминал про голод, когда был маленьким, про репрессированного отца, про сестер и братьев. Ему было 14, когда началась война, он сбегал на фронт, его ловили. Однажды получилось. Вернулся в 50-м, контуженный и совсем глухой. Строил мосты, восстанавливал разрушенные здания. Есть серебряная ложка с его инициалами, он всегда ел только ею и раз, помню, как-то обмолвился, что она буквально спасла ему жизнь. Ложка досталась ему от другого бойца, который погиб. Буквы на ней странным образом совпали с его инициалами, хотя что они означали на самом деле, знал, наверно, только ее первый хозяин. Уже после смерти дедушки я нашла тетрадки тех лет, где он делал зарисовки на военную тему, писал наивные стихи про солдатскую жизнь, про любимых, которые ждут, песни, байки, анекдоты. Типа тех тетрадок, какие и мы вели в своем детстве. Странно, но мне кажется, что время военное он помнил как самое счастливое, потому что если я что-то спрашивала, его глаза наполнялись слезами, но светился весь, будто молодел. И так как-то, совсем не горестно…