А я рассчитывал — при мне они не тронут… Плохо. Что делать будем, мальчишечка?
— Откуда мне знать? … Хотя, чтобы очень уж я беспокоился…
— Дурень! О тебе ли разговор! О Бабке подумай! На меня больше надежды нет — спекся я, Степаныч твой. Отбегался… А вот Бабка — как одна останется? Ты подумал? Вижу, что нет.
Плохо, говорю. А ты — что! Ты и сам проживешь, если головы не утеряешь. Молодой — тебе многое отпустится… За Алексеем хвоста нет?
— Вроде нет…
— «Вроде»! Разве ж о таких серьезных делах можно так бездумно–то?
— Думаю! Мы с ним если встречаемся, то аккуратно, проверившись…
— Господи милосердный! Они, видишь, проверяются. Там – система! Там спецы сквозь землю видят! От них уйти, что от воды, плавамши.
— Ну, как можем, так уходим… Намекал тетке о своих этих делах. Рычит. Бесится. Грозится Бабушку забрать, — Бабушке у нее будет спокойнее… Сам я чего страшусь — с родителями и с братом навсегда потеряться. Это болит. А о себе что ж плакаться: знал, что однажды должно все произойти. Не маленький.
Тем более, хоть что–то успел. И садиться не стыдно. От дела не бегал. От них тем более не побегу.
— Успел? А все ли? Ты кому «Сведения» свои разослал?
Я рассказал.
— Все так. Однако… Ученая лавочка все крутится: увозят ребятишек. Только не сюда, а напрямую — в Подмосковье. Не угомонились. Сильно жить хотят… Тут, парень, следует поднимать людей куда как посерьезнее, чем эти общественные союзы твои. Ты пойми: эти, со столбняка, никуда больше не кинутся, как только к нам же — в приемную Лубянки. Они даже до конца толком бумагу не прочтут — побоятся. А то, что слухи пошли, так то слухи и есть. Тут точно надо шибануть, чтобы одним стыдно стало, другим — страшно. Ты не думай, будто совсем люди не боятся ничего и вовсе все бессовестные. Так не бывает.
Он долго молчал. Изредка глоточками тянул из стакана холодный чай. Губами жевал, будто разговаривал. Потом стрельнул глазом в меня:
— Вот что, Бена, — он впервые так меня назвал, мягко, как Нина Алексеевна выговорив «е», — а ну как я кому–то напишу.
Понимаешь ты, не политика здесь, а самый что ни на есть шкурный интерес у кого–то. Потому именно мои слова они просто так в корзинку не кинут — подробностями заинтересуются.
Вот тут я им в ихние глаза и погляжу… Потому: запомни телефон. Звони с автомата на улице. Спроси Александра Евгеньевича. Поинтересуются тобой, ответь: санитар. Из больницы. Просит, мол, Иван Степаныч навестить весьма срочно — болен сильно. Все. Трубку клади… Еще — попроси подружку свою, которая только не трепло, сбегать в «Метрополь» — в гостиницу.