В холле царила удивительная прохлада.
А в остальном... светло и свободно. Обыкновенно. Ковры. Картины. Тоска смертная... и старухина компаньонка, смиренно ждущая у подножия лестницы.
Серое платьице, длиной до середины голени. Серые чулки крупной вязки. Воротничок белый, кружевной и на вид колючий до невозможности. Два ряда мелких пуговиц на лифе этакой границей добродетели. И единственным украшением - брошь-камея под горлом.
- Как она? - шепотом поинтересовался блондинчик.
- Плохо, - вздохнула девица и представилась. - Мари. Я при фрау Биттершнильц уже семь лет... она взяла меня из приюта.
Благодетельница.
И главное, восторг в глазах у Мари почти искренний. Врать у женщин получается намного лучше.
- И мне жаль осознавать, что... - вздох и бледные ручки, прижатые к подбородку. А на левой-то свежий красный рубец... интересно, откуда? - Она стала путать время... и дни... а еще эта странная убежденность, что кому-то нужны ее вещи...
Мари покачала головой.
- Умоляю, не тревожьте ее покой...
Ага, который, полагаю, в скором времени станет вечным. Вот не нравится мне такая забота. Фальшивая она какая-то...
Мари дернула рукавом, будто пытаясь прикрыть шрам, но сделала это как-то неловко, отчего рукав задрался еще больше.
- Простите, - она потупилась.
- Откуда?
Диттер выглядел мрачнее обычного. Надо же, до чего мне дознаватель чувствительный попался. А где профессиональная выдержка? Стальное сердце и холодный разум?
- Она... иногда случаются вспышки гнева, - вздохнула Мари. - Я делала завивку, и ей показалось, что я хочу сжечь ей волосы и... я понимаю, что это не она, а болезнь... на самом деле она - добрейшей души человек...
И вот тут я окончательно поняла, что меня дурят. Старуху можно было назвать кем угодно, но вот доброй... да она первая восприняла бы подобную характеристику за оскорбление. И была бы права. Добрая ведьма. Смех.
Старуха устроилась в низком разлапистом кресле, которое поставили у окна. Ветер тревожил гардины из легчайшей ткани. С гардений, собранных в высокую вазу, облетали лепестки. Некоторые падали в чай.
Старуха дремала.
Правда, стоило нам войти, она очнулась, встрепенулась, подалась вперед, почти упала на столик. И зазвенели чашки, опрокинулся молочник, выплеснув на скатерть желтоватое озерцо сливок.
- Проклятье! - старуха взмахнула рукой, и на пол полетела вазочка со сладостями. - Что происходит, кто поставил сюда этот столик? Подсунули...
- Видите? - скорбно поинтересовалась Мари.
Шепотом.
Но была услышана.
- Что ты там бормочешь, оглоедка? Сплетни распускаешь... - фрау Биттершнильц оперлась рукой на столик, который жалобно заскрипел, но выдержал немалый вес старухи. - Ты это придумала, дрянная девчонка? Ты... кто ж еще... он-то вовсе той головой, которая на плечах, думать не приучен... а ты, деточка, молодец, что пришла. Что стоишь, - старуха пнула вазочку и наступила на белесую зефирину. - Убирайся, раз натворила... и вели, пусть подадут чай в охотничий кабинет.