— Сколько? У меня больше. У меня тоже был прыщ на голове.
— А ты был, когда сверкала молния?
— Мы были. Под дождем.
— "Пойди и скажи этому народу", то есть этим падшим людям...
— Да, и получишь по заду! Нечет! Мне попал на голову песок, и сделался большой прыщ. Я видел вспышку, когда мы входили.
— Где он Его увидел? Бога? Не говорит. Может, он сам не знает? Надо спросить... Страница шестьдесят восемь. Где? Я тоже где-то... Когда я... Когда я... На далекой улице... Хэлло, господин Столб, гудбай, господин Столб. Хи! Чудно!
— Что никогда не будут здоровыми, никогда не будут чистыми.
— Где-то Исайя видел Его. Он сидел на стуле. У Него есть стулья, и Он может сидеть. Хи! Сидеть — пердеть! Шшш! Прости, Бог, я не хотел этого! Прости, Бог, это кто-то другой сказал! Пожалуйста...
— "Надолго ли? — спросил Исайя. — Надолго ли, Боже"...
— И почему ангел это сделал? Почему он хотел сжечь рот Исайи углем? Он сказал: "Ты чистый". Но от угля остается сажа и пепел. Как же тогда чистый? Как он мог? Уголь наверняка не был чистым. Не мыл же он его. Так что...
— Мой отец еще задаст твоему отцу...
— И почему клещами? Уголь был горячий, вот почему. Но он — ангел. Значит, ангел боялся обжечься? Чудно...
Игра стала общей. Волна голосов, казалось, раскачивала хедер.
— И ни единого дерева... — ребе склонялся все ниже и ниже к столу, тогда как голос его поднимался все выше и выше по крутой лестнице раздражения, — не останется в этой земле! — он выпрямился, завершая крещендо ревом.
— Нуу! — Его рев прижал к земле дрожащие стебли голосов. — Теперь моя очередь!
Свирепо улыбаясь, он встал с плетью в руке и приблизился к замолчавшим перепуганным ученикам на скамейках. — Вот! — Плетка свистнула и опустилась на чье-то тело. — Вот тебе!
— Ай!
— И тебе!
— Ой! Что я сделал?
— Это за твой змеиный язык!
— Пустите! Ой!
— И тебе, чтобы у тебя задница горела!
— Ай! Ой!
— И тебе за твою улыбочку! И тебе за твое ржание! И тебе за твои пререкания! На! Держи! Хватай! Пляши!
Никто не избежал ударов, даже Давид. Устав, наконец, ребе остановился, задыхаясь. Глаза его горели. Комната наполнилась стонами, охами и тихими проклятиями.
— Ша!
Даже эти звуки прервались.
— Теперь возьмите книжки. Уткнитесь в них! Четыре вопроса. Ну! Начинайте.
— Так! — сказал ребе, когда они кончили. — Есть здесь хоть одна голова, которая помнит, что было вчера? Кто может сказать это на идиш? Ну!
Поднялось несколько неуверенных рук.
Но все полностью! — предупредил он, — не кусочки, а все, и без заикания. А то получите... — он щелкнул плеткой, — лапшу!
Напуганные добровольцы убрали руки.