Когда они спускались, ржавая проволока, жесткий корень этой похоронной земли, ухватила Давида за ногу. Он упал и погнул меч.
Двое засмеялись. Только лицо Везеля сохраняло невозмутимость. Казалось, он считал делом чести не смеяться.
— Держись, ты, подонок, — пролаял он, — меч погнул!
— Подождите, — остановил их Педди, — я погляжу. Он соскользнул вниз и огляделся.
— Вперед! Никого!
Они присоединились к нему.
— Сейчас мы покажем тебе чудо.
— Сейчас увидишь, — красноречиво пообещали они.
— Да, лучше, чем кино...
— Что вы хотите сделать? — их растущее возбуждение усиливало чувство ужаса.
— Пойдешь по рельсам и там, в конце, раздвинешь мечом железки. Вот так, посередине.
— Я не хочу, — заплакал он.
— Вперед, сопливая вонючка! — кулаки Везеля сжались.
— Иди! — гримасничали остальные. — Пока не схватил по яйцам.
— Потом мы тебя отпустим, — пообещал Педди.
— Если я вставлю меч?
— Да, как я показал.
— И тогда отпустите?
— Да. Давай. Не укусит. Ты увидишь все кино в мире! И водевиль тоже! Давай, пока не приехала машина.
— И всех ангелов!
— Иди! — они замахнулись кулаками.
Его глаза, полные мольбы, метнулись к западу. Казалось, что его отделяли мили от людей, идущих по Авеню Д. Дверь кафе в одном из домов была закрыта. Он посмотрел на восток. Никого! Ни души! За измазанными дегтем камнями набережной виднелась серебристая гладь воды, тронутая чешуйчатой рябью. Он был в западне.
— Ну! — их лица были неумолимы, тела застыли в ожидании.
Он повернулся к рельсам. Длинные темные канавки между ними выглядели такими же безобидными, как всегда. Он проходил здесь сотни раз, ничего не подозревая. Что же там было такое, что заставляло этих троих смотреть на него с таким напряжением? Раздвинь их, они сказали, и мы отпустим тебя. Просто раздвинь. Он приблизился на цыпочках по каменным плитам. Острие меча дрожало перед ним, звякнуло по камню, потом, найдя, наконец, впадину, раздвинуло со скрежетом широкие, словно бы улыбающиеся губы.
Его веки тяжелели.
...И в воде, она сказала. Яркий. Ярче, чем день. Ярче. Это Он...
Давид все смотрел и смотрел. Блеск был гипнотический. Он не мог оторвать глаз. Его дух растворялся, таял в этом блеске.
Потом он вздрогнул, стряхивая с себя сон. Прямо перед ним проплывал черный буксир. В дверях, выходящих на палубу, стоял человек в тельняшке. Он свистнул, улыбнулся, сплюнул и закричал: "Проснись, парень, пока не стал утопленником!"
Что это он видел? Он не мог сказать. Как будто он видел что-то из другого мира, мира, который нельзя вспомнить, если покинешь его. Он только знал, что этот мир был совершенным и ослепляющим.