– Если он вздумает рявкнуть на моих лошадей, я оставлю его на обочине, – предупредил Макс.
– До сих пор рявкаете только вы, Макс. Поднимайся, Мармадюк. Вот видите. Все в порядке. Пока он может класть морду на ваши сапоги, он счастлив.
– Только следите за ним. Я ему не доверяю. И пусть не высовывается. Если кто-нибудь увидит, что я катаю мопса, я этого не переживу.
– Ты слышал, Мармадюк? Веди себя хорошо. Иначе нас больше не возьмут.
Макс вздохнул и тронулся на запад. Софи сидела наготове, чтобы в любой момент схватить собаку, но Мармадюк, счастливо посапывая, лежал у них в ногах. Она готова была расцеловать мопса, так удачно разрядившего обстановку. И напомнившего ей, что, несмотря на стену, которую Макс выстроил между ними, в нем скрывалась доброта и мягкость, в которых он не хотел признаваться. Это давало надежду, что в конце концов он начнет воспринимать ее как друга, а может, даже больше.
– Как красиво! – воскликнула Софи, протянув вперед руку, как будто вид на парк и город позади него со стороны холма Короля Генриха были картиной, до которой она могла дотронуться.
И Макс не мог не согласиться. Они пробыли в парке так долго, что солнце склонилось к закату, отчего купол собора Святого Павла, в обрамлении свежей зелени парка, вместо обычного серого приобрел золотисто-розовый оттенок.
Макс бывал в этом парке бесчисленное множество раз, но сегодня он почему-то казался ему другим. Как тогда на выставке, он замечал вещи, которым никогда не придавал значения: пруды Пен-Пондс, тишину, наступившую, когда в лесу, всего в трех ярдах от них, показалась пара благородных оленей. То, как Софи невольно схватила его за руку от восхищения, как светились счастьем ее глаза.
Ему стоило большого труда удержаться и не обнять ее, чтобы приобщиться к этому счастью, но это казалось ему почти святотатством. Макс хорошо понимал, как хрупок мир, заключенный ими после позавчерашней ссоры. Он долго мучился, не зная, как загладить свою вину, но даже не ожидал, что его оливковая ветвь в виде поездки в Ричмонд-Парк будет иметь такой успех. Кроме того, радость Софи оказалась заразительной. Ее вызывали даже такие простые вещи, как вереница утят, решительно шагавших за своей матерью к пруду, пока он, туго натянув поводок, сдерживал охотничьи инстинкты Мармадюка. И свои тоже.
Вскоре парк опустел и на холме остались только они одни. Коляска с грумом и абсолютно выдохшимся мопсом ждали внизу, на аллее. Деревья и кусты окружали их зеленым шатром, за ажурными стенами которого открывался вид на мерцающий город.