— Ну да, деньги! — сказал он. — Плохие деньги. Хорошие деньги.
Сжимая ее в объятиях, он почувствовал, что стал повзрослее, и даже умнее. Все, что раньше казалось важным, теперь для него не имело значения. Он понял, что должен быть с ней честным.
— У меня нет особых талантов, Барашек — сказал он ей. — Я не смогу добиться успеха, мы всегда будем трястись над каждым грошом.
— Что ты! Что ты! — запричитала она.
Белые оконные занавески чуть подрагивали от дуновения вечернего ветра, а комнату наполнял мягкий свет. Его притягательная сила увлекла их к распахнутому окну, и они, обнявшись, устремили свои взоры вдаль.
Кругом все было залито лунным светом. Вдалеке справа мерцал огненной точкой последний на Фельдштрассе газовый фонарь. Картину, что открывалась из окна, будто раскрасили в два цвета — там, где тянулись поля, она была более светлой, там, где начинался лес, на ней лежала бездонная черная тень. Тишину нарушало лишь журчание Штрелы, что билась о камни где-то там, внизу. Ночной ветерок нежно ласкал их лица.
— Красота-то какая, — сказала она. — И покой.
— Да, — ответил он. — Здесь и в самом деле хорошо. А как дышится — не то что у вас, в Плаце.
— У вас… Как тебе известно, в Плаце меня уже нет, я здесь, на Зеленом Конце, у вдовы Шаренхефер…
— У вдовы?
— У вдовы!
— Спустимся к ней?
— Не сейчас, милый, может, полежим немного. Нам о многом нужно поговорить.
«Ну начинается…» — подумал он.
Но она, ничего не сказав, выглянула из окна, подставив ветру свое лицо, и он тут же принялся трепать ее светлые волосы, путая пряди на лбу. Пиннеберг не сводил с нее глаз.
— Как тихо.
— Да, — кивнул он. — Давай-ка лучше спать, Барашек.
— Может, посидим немного! Ведь завтра воскресенье, рано не вставать. И все-таки мне не терпится у тебя кое-что спросить.
— Ну так не тяни, спрашивай! — бросил он с нотками раздражения в голосе и потянулся за сигаретой. Глубоко затягиваясь, он вновь обратился к ней, но в этот раз более спокойным тоном: — О чем ты хотела спросить, Барашек?
— Сам-то не догадываешься?
— Да откуда мне знать.
— Ты знаешь, — сказала она.
— Да нет же, Барашек, я и в самом деле не знаю.
— Знаешь, знаешь.
— Барашек, ну пожалуйста, сжалься. Говори уже!
— Ты и сам все знаешь.
— Ну и ладно! — обиделся он.
— Милый, — сказала она, — милый, а помнишь, как мы сидели у меня на кухне? В день нашей помолвки? Кругом темнота и все небо усеяно звездами, и мы выходили на балкон.
— Да, — грубо отрезал он. — Помню. И?..
— Забыл, о чем мы говорили?
— Послушай, там много чего было! Если б я все помнил!
— Нет, мы обсуждали что-то очень конкретное. И кое-что пообещали друг другу.