— А во-вторых?
— А во-вторых, ну, во-вторых… это уж касается нашего кандидата. Его доброта…
— Доброта? — удивился Гынж. — О какой доброте ты говоришь?
— Ведь он мог и сам все съесть, а нам ничего не оставить…
— Нотариус так ему и сказал: дескать, люди поедят дома. Он не обязан был с нами делиться.
Тут Гынж вдруг рассердился и заорал:
— Две ложки варева! Ты насытился и почувствовал себя счастливым из-за двух ложек похлебки!
— Я что подумал, то и сказал…
Гынж вдруг переменил тон:
— А может, ты и прав. Я вот вспомнил свои тюремные годы. Человеку, в сущности, ведь так мало нужно. Так мало, чтобы он почувствовал себя счастливым. А уж несчастным его сделать и того легче.
— Вот видишь? Чего ж ты лезешь на рожон, Гынж?
Ветер и дождь…
Ветер и дождь…
Ветер и дождь…
Сильный порыв ветра неожиданно обрушил на нас целый поток брызг. Крестьяне выругались. И я вдруг тоже выругался. Крестьяне удивились:
— Вот оно как? Оказывается, и коммунисты ругаются?
— Иногда не удержишься, — смущенно сказал я.
Кто-то заметил:
— Если и вы такие слабенькие, что не можете сдержаться, как же вы тогда собираетесь изменить мир? Вам-то уж надо уметь сдерживаться. Вы ведь твердокаменные.
Гынж спросил:
— Откуда ты взял эти слова?
— Слыхал от одного коммуниста. Приезжал тут к нам один. Он нам даже стихи читал. Думаете, до вас мы тут коммунистов не видели? Были тут и до вас.
— Когда это было?
— Месяца полтора назад. Они слопали три курицы, по курице на брата, напились как следует, а потом даже попросили у нашего корчмаря баб. «Нету у меня баб», — сказал корчмарь. «А жена у тебя есть?» — «Жена есть». — «Ну зови жену!» — «Это можно. Она ушла по делу, но скоро придет». И правда, скоро пришла жена корчмаря — кривая старуха. Да еще горбатая. Один горб на спине, другой спереди. «Ну как, нравится?» — спросил кабатчик. «Нет, не нравится», — ответили те трое, сели на своих коней и уехали. Они прибыли верхом и уехали тоже на конях, но только не очень далеко. Потом мы узнали, что их поймали и увезли в город, в тюрьму. Это были дезертиры. Они разъезжали по селам и выдавали себя за коммунистов.
Совсем рассвело, я посмотрел на часы: без четверти шесть. Выборы должны были начаться ровно в шесть. Выстрелы на окраине села давно стихли. Вроде даже начало проясняться. На востоке показался край чистого, голубого неба.
— Гляди, проясняется. День будет погожий.
Крестьяне молчали. Только Гынж сказал:
— Не будет погожего дня. Часа через два снова припустит дождь.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, и все… Мы тут в селе разбираемся в погоде.
Во дворе примарии снова появился нотариус. На этот раз он был не один, его сопровождало несколько крестьян. Все они были одеты по-праздничному. Нотариус был в черном костюме, очень потертом и какого-то странного покроя. Поймав мой удивленный взгляд, он объяснил: