— А вот хамить не надо.
У меня создалось ощущение, что прапорщик действовал заодно с моей почечной коликой и песком.
В эти дни у Лены прошел юбилей. Кроме поздравления по телефону, я не мог ей ничего дать. Тридцатилетие она встречала в одиночестве. Я винил в этом себя.
К концу недели мне полегчало. Я меньше просил обезболивающих уколов, постоянно пил воду, старался чаще ходить, много читал. В больнице книги становятся лучшими друзьями и неотъемлемым элементом досуга. За шесть дней я прочел три или четыре книги, и был доволен собой.
Именно перед выпиской я впервые за несколько месяцев услышал голос мамы, она смогла мне дозвониться.
— С нами все хорошо, — рассказывала она вполне спокойно. — У папы тут такое было…
— Что случилось?
— Да так, по телефону нельзя рассказывать. Потом, приедешь или мы в гости приедем — расскажем.
Я интуитивно догадался, в чем было дело.
— Понятно, — говорю. — Но все нормально, все живы и здоровы?
— Да, все хорошо.
— А я вот в больнице лежу, почечная колика у меня была. Но уже легче. Камней не нашли.
Услышать родной голос после всех смертоносных обстрелов, узнать о том, что родители живы и с ними все в порядке — эти ощущения не передать. Я знал, что у кого-то совсем не радостные новости, кто-то не дождется своих любимых, потеряет их навсегда. И неизвестно, каким было их прощание, последние сказанные друг другу слова. Как писал Владимир Семенович: «И отплакали те, кто дождались. Недождавшиеся — отревели».
Меня выписали. Я без сожаления ушел из отделения от злобных медсестер и из палаты, где я практически ни с кем не общался. Зашел в часовню, сказал матушке, что у меня дела немного пошли на лад. Она была рада за меня и пригласила приходить на службы.
Первые два дня я пребывал в странном состоянии — у меня болел весь организм. Я списал все на медикаменты и обезболивающее. На руках еще виднелись точки от многочисленных уколов в вену, даже появился небольшой шрам. Чувствовал я себя стариком — не мог поднять ничего тяжелого, быстро ходить и много чего еще.
Лена пропадала на работе. Вскоре наконец-то получила первую зарплату. Взял денег и купил лекарств. Я чувствовал свою бесполезность. Находиться без работы для меня — мука. Труд я всегда ставил во главе жизни человека. Мне надо было заниматься любимым делом, жизненно необходимо для исцеления. Но сейчас я боялся сделать лишнее движение, боялся возвращения тех невыносимых болей.
Я выходил на прогулки, еще сильнее подчеркивающие мое одиночество. Шел по улице Рылеева по направлению к центру. Район остановки «Арженка» тоже показался мне очень похожим на Луганск. На востоке города у нас есть точно такие же дома. Мой путь лежал мимо торговых центров, больших стоянок, полузаброшенных гигантских заводов, больницы, к которой был приписан, одиноких многоэтажек и длинных жилых комплексов, перекрестков и храмов. На дворе было пасмурно и зябко, срывался дождик, мокрый асфальт отсвечивал свет фар и фонарей. Я шел и шел, не обращая внимания на прохожих, а только на красивые здания, мемориальные таблички, памятники культуры. Мне было неловко перед людьми, все бегали по своим делам, суетились, решали проблемы, спешили домой к семье. А мне некуда было спешить. Они не должны были узнать, что я шатаюсь без дела. Я не смог бы это объяснить.