Взгляд Насти ушел в себя, и она отрешенно блуждала им по безмолвным пространствам, а по губам скользила горькая, вымученная улыбка.
Подавленный рассказом, бессильный помочь, я молчал, боясь вымолвить слово. Но я был подавлен не только этим. Когда она сказала о Той, что в маске, когда вспомнилось наваждение, я замер, потрясенный мыслью: я скоро умру. Я понял, а точнее, вспомнил, что совсем скоро меня не будет, и ничего сделать теперь нельзя.
Я именно вспомнил, потому что в этот вечер, эту ночь для меня не существовало ничего, кроме Насти. На какие-то часы я действительно забыл всё: и болезнь, и боли, и смерть. Забыл, жадно отдавшись блаженному, умиротворяющему спокойствию, которое подарила Настя. Мысль о смерти, не отпускавшая ранее, отступила в этой комнате. Она не тревожила здесь, где всё, как казалось, источало лишь тепло и ласку, доверие и нежность. Казалось, что в этой комнате, согретой нашим дыханием, не существует ничего, что есть в остальном мире. Здесь не было места боли и страданию, не было смерти, но теперь она пришла с этими шрамами на руке, со слезами и страхом.
Я не знал, что случилось с Настей в действительности и кто эта Женщина, но знал другое: я умру и больше не увижу Насти — никогда!!! Но я хочу видеть! Понимаете? Я хочу жить! Жить, чтобы знать, что есть в этом пустом и равнодушном мире душа родная и близкая, чтобы слышать, хоть изредка, ее смех и голос. И быть рядом — ведь это такая малость! Почему я должен умирать? Я право имею — по праву рожденного, — и никто не смеет отнять его! Я жизни требую, слышите, и плевать, что «нельзя», что «запрещено мировыми законами»! Плевать на «мудрые замыслы», которые неисповедимы, на «гармонию всемирную» и «царствие небесное», — я тоже сдам «билетик на вселенское счастье» и пусть буду проклят во веки вечные, только дайте пожить! И только попробуйте сказать «нет»! Пусть сдохну, но я расколочу ваши «святые и безгрешные» небеса, расколочу вдребезги! Я буду бить их голыми руками, даже если изрежусь в кровь, и осколки небес будут валяться на грязных тротуарах! Мертвые не встают? А я встану! Чтобы плюнуть в вашу сторону, — ведь я жить хочу, слышите! Я не умею верить и просить, не умею молиться, и поэтому — я требую! И плевать на отговорки, что я неизлечим, на ваш «естественный порядок», который нельзя нарушать, п-л-е-в-а-т-ь!!!
Сжав пальцы до хруста, мне хотелось кричать. Во мне всё кипело и горело, — было больно. И тут Настя повернула голову. Вздрогнув, я опустил глаза, испугавшись, что заметит она блеск слез, но она ничего не видела, погруженная в странное, непонятное оцепенение и всё так же вымученно улыбаясь. И всё во мне сразу стихло — от этой горечи, бесконечной усталой горечи, застывшей на ее губах, застывало всё вокруг. Я мотнул головой, стряхивая слезы. Держитесь, маэстро. Даже если держаться не за что. И улыбайтесь. Шоу должно продолжаться…