Я знал, и только стискивал зубы, и слезы капали на подоконник. А Настя стояла рядом, устало склонив голову, с улыбкой на губах, завороженной и оцепенелой, — сомнамбула в зазеркалье.
И мы были вдвоем в этой комнате, застывшей в тишине, и одни в бескрайнем мире — в этом спящем, залитом луной городе-призраке, на этих заснеженных темных равнинах, на этой маленькой планете, затерянной в бесконечных вселенских просторах, — я и она, она и я. И ничего сделать уже было нельзя, — ночь за окном молчала, и молчаливо зависла в зените луна, безмолвная и бесстрастная, и холодно переливались звезды, по-зимнему яркие и крупные, дрожа и мигая в прозрачном морозном воздухе…
…Долго проплутав, мы наконец-то забрели в селение. Низкие глинобитные дома с темными провалами окон и ленивый брех собак встретили нас на околице.
Поддерживая своего спутника, монах осторожно вел его по разбитой, ухабистой улице. Я украдкой оглядывал эту странную пару — один другого стоил. Впрочем, на монаха только изредка накатывали эти приступы, когда начинал мелко дрожать и, раскачиваясь взад-вперед, словно маятник, нес чепуху с нездоровым блеском в глазах. В остальном вроде обычный человек, не без странностей, конечно.
Но больше интересовал спутник: было в нем что-то неуловимое, ускользающее, но что — не мог понять. То ли взгляд такой, то ли улыбка (еще не раз замечал, как проскальзывает иногда на плотно сомкнутых губах та странная, непонятная улыбка-усмешка). И к тому же он молчал: сколько ни бился, пытаясь заговорить с ним, — бесполезно, ни слова, и всё также бессмысленно пялился куда-то в даль.
…Мы прошли базарную площадь, когда я услышал за поворотом шум. Прибавив шагу и оставив монаха со спутником позади, я повернул и увидел у высокого каменного дома толпу. Заинтересовавшись, я аккуратно протолкнулся в первый ряд.
А там, у калитки, на дощатой скамейке, лежала, свесив руки, худенькая русоволосая девочка лет двенадцати, с челкой набок. Губы — посиневшие, взгляд — потух, остекленел. По восковой коже разливалась мертвенная бледность, а на заострившееся и еще такое детское лицо медленно наползала жуткая, гримасничающая маска — маска смерти. Маска издевательски улыбалась кончиками губ, обнажая мелкие зубы, торжествуя победу. Рядом — двое: этакий красавец-аристократ в черном изящном костюме, с такими же черными волосами, зачесанными назад, снисходительно склонив голову, что-то втолковывал второму, плотному, низенькому, с поседевшими висками и горестно оцепеневшим взором. Голос первого был резок и нетерпелив.