— Еще раз объясняю, — слегка кипятясь и начиная выходить из себя, говорил он, раздраженно теребя пуговицы, презрительно поблескивая жгучими глазами, — твоя дочь мертва! Помочь уже нельзя!
Он быстро наклонился и схватил кисть девочки.
— Пощупай сам! — и его тонкие и яркие, будто накрашенные, губы скривились. — И пойми наконец!
— Но как это может?! — отец девочки словно очнулся и всплеснул руками. — Утром же бегала!
И, не слушая новых объяснений, он обхватил голову и застонал. Красавец-аристократ в сердцах плюнул, повернулся к толпе и вроде бы печально улыбнулся, но глаза поблескивали по-прежнему презрительно.
— Не в моих это силах. Если бы мог хоть что-то… — он развел руками. — Но я не Господь. Готовьте лучше к погребению.
И поправил волосы, изящно и небрежно. А отец девочки опустился у скамейки и закрыл лицо.
— Эй, Иаир, — продребезжал чей-то старческий голос, — верно человек говорит. Иди обмой дочь. Слезами горю не поможешь.
— Верно! — загудела толпа. — Теперь похоронить надо как подобает.
— А вот и святой отец. Он-то сейчас и нужен.
Я понял, что появился монах. Толпа качнулась и расступилась, — это был и впрямь он, под локоть со спутником. Монах чуть приосанился, хоть, видно, слегка и робел.
— Что случилось, братья мои? — смущенно смотрел он на людей, но, войдя в круг, всё понял.
Монах скорбно покачал головой и, пробормотав под нос молитву, быстро перекрестился. Толпа сразу смолкла, словно ожидая от него еще чего-то. Тут-то всё и началось: послышался тихий, но уверенный голос:
— Что смущаетесь и плачете? Девица не умерла, но спит.
Я удивленно обернулся. И, пораженный, замер — передо мной невозмутимо стоял… спутник монаха!
— Т-т-ты? — только и пролепетал я и растерянно развел руками.
А он, небрежно рассыпав волосы по плечам, спокойно смотрел на меня, а на губах — та самая улыбка, то ли горькая, то ли, напротив, странным образом счастливая.
— Она не умерла…
Я вновь вздрогнул от голоса, которого раньше никогда не слышал.
— …она спит.
Будто очнувшись, толпа зашумела, загалдела.
— Спит? Ха, она спит! — надрывался кто-то в задних рядах. — Ну коли спит, то я еще не родился!
Стоявший рядом старик с куцей бородкой зашелся булькающим смехом; многие же, помня о приличии, лишь сдержанно улыбались. Но спутник монаха, не обращая внимания, подошел к Иаиру и утешающе положил на плечо руку.
— Не бойся, только веруй. Не умерла она.
Тот поднял скорбный взгляд.
— Не смейся над моим горем.
Спутник монаха потемнел в лице.
— Я не смеюсь. Над этим не смеются.
И, присев на корточки, взял руку умершей и замер, словно прислушиваясь к чему-то вдалеке. А вслед, безропотно почему-то подчинившись исходящему от него безмолвию, замерла и толпа. И только монах, изумленный не менее моего, побледнел и горячо и бессвязно залепетал: «Шаги! Шаги!…» Но его никто, казалось, не слышал — напряженное безмолвие плотно окутало всех непроницаемым облаком. Только слабый ветерок трепал волосы человека в светлом, что склонился над девочкой, и прозвучали в тиши лишь два слова: