Больше в квартире Шейну было нечего делать. Он запер дверь, обнаружив, что повреждения не настолько велики, чтобы помешать замку функционировать более или менее нормально. Детектив взял шляпу и спустился в вестибюль.
Отель, где снимал квартиру Шейн, был слишком невелик, чтобы содержать в штате служащих собственного детектива. Мальчики-лифтеры сообщили, что не заметили ничего необычного поблизости от его квартиры этим утром. Он попробовал описать им внешность Филлис, но ни один из них не смог припомнить, что видел, как она выходила из здания. Разумеется, каждый, пожелавший остаться незамеченным, мог свободно выйти из дома через боковой вход.
Шейн зашел в кабинет управляющего и, поставив его в известность о том, что дверь его квартиры была взломана, попросил опросить всех служащих отеля на предмет, не заметил ли кто из них каких-либо подозрительных личностей, слонявшихся в первой половине дня по коридорам здания.
Покончив с формальностями, он вышел из дома и направился по привычному маршруту вниз по Флеглер-стрит.
Пелхэм Джойс снимал небольшую мастерскую на втором этаже одной из многочисленных галерей, составлявших одну из достопримечательностей названной улицы. Шейн вскарабкался по грязной лестнице и вошел в просторную комнату, выходившую окнами на Флеглер. Грязный пол без каких-либо признаков ковра был покрыт пеплом и окурками сигарет. Картины в грубых подрамниках занимали все пространство стены. Мольберт с неоконченным портретом стоял у окна. Несколько поломанных стульев стояли в различных уголках помещения. Пелхэм Джойс сидел в кресле-качалке у окна, водрузив обутые в домашние тапочки ноги на подоконник.
При появлении Шейна он вытянул шею, равнодушно, кивнул и возвратился к прежнему занятию — созерцанию дорожного движения внизу. Пелхэм Джойс был высохшим человеком с массивной лысой головой и худым болезненным лицом. Он был одет в запачканные краской джинсы, некогда белую, а ныне откровенно грязную рубашку, пышный галстук в горошек, небрежно повязанный вокруг тонкой шеи, и потертый вельветовый жакет. О его возрасте трудно было сказать что-либо определенное, хотя, по прикидкам Шейна, ему должно было быть далеко за семьдесят. Когда-то он изучал живопись в Европе и одно время даже пользовался репутацией незаурядного портретиста. Но постепенно бульвары Парижа и главным образом абсент, в изобилии подававшийся в небольших бистро, подточили его здоровье, а затем и мастерство. Поселившись в Майами, он быстро позабыл честолюбивые притязания юности и с тех пор плыл по течению жизни, лениво созерцая уходящие годы под лучами яркого тропического солнца, довольствуясь тем немногим, что требовалось, чтобы удержаться на поверхности.