Мороз окутал меня крепче любого плаща. Куда мне идти? Постучись я в любую дверь — везде примут, но, везде, любопытствуя, спросят — что случилось. И что сказать, и как завтра смотреть им в глаза, и как они посмотрят завтра на меня? Что будет, если я навеки порушу наше семейное имя, отобрав у Дзии ее право на хлеб и жилье?
Я пошла назад, волоча свои страхи, как цепи. Тихонько пробралась в постель к Дзии и легла с ней рядом. Я слышала, что вокруг нас живет ночь, шевелятся звуки и все обретает мгновенный смысл: плачет ребенок, стонет больной и кричит от радости влюбленный. Да, я знала, в чем смысл ночи, знала, почему те, кто хочет радости, скрываются за стеной кустарника, и знала наверняка: нет, нет и нет — это не мое.
Дзия обняла меня и прижала к себе:
— Господи, Ирма, ты совсем замерзла.
Отец встал рано, еще до рассвета, натянул плащ, стоя съел кусок хлеба, отвернувшись от нас, и ушел. Дзия вытащила меня из постели.
— Ему надо жениться, — заявила она.
— Как старому Томмазо — на девушке вдвое моложе себя?
— Нет, ему нужна женщина. Ассунта, вдова пекаря, пока что одна. Они с Эрнесто гуляли раньше, но потом пекарь сговорился насчет нее, а Эрнесто женился на твоей матери.
Никогда мне об этом никто не рассказывал, ни разу, за все наши долгие вечера.
— Ирма, пойди купи хлеба. Мне надо повидать отца Ансельмо.
Я возразила, что сегодня не тот день, когда мы ходим за хлебом, но она молча сунула мне деньги и выпроводила за дверь.
Я пошла в пекарню.
— Доброе утро, синьора Ассунта, — сказала я, глядя, как она сметает крошки для птиц, что каждое утро стайкой кружатся у дверей. — Дайте мне буханку с хрустящей корочкой, пожалуйста. Отец говорит: его сыр да на ваш свежий хлеб — прямо королевское лакомство.
Боже, прости мне это вранье, отец сроду не поминал королей.
— Эрнесто так сказал? На вот, возьми, теплый — прямо из печи. Передавай от меня привет своему отцу.
— Спасибо, синьора. Передам. — Давай, подбодрила я себя. Выдумай еще что-нибудь. — Он как раз вчера вечером говорил про вас: хороший человек был ваш муж, вам, конечно, тяжело было потерять его.
— Это верно. Маттео был добр с нами, упокой Господь его душу.
Мы перекрестились.
— И дочки ваши тоже теперь живут отдельно. Плохо в пустом доме… — Я отщипнула кусочек хлеба. — Так и у нас, с тех пор, как умерла моя мать.
Мы снова перекрестились.
Ассунта неплохая женщина, тихая и незлая. Она отдает калекам и бродягам хлеб вчерашней выпечки, а не черствые буханки, как пекарь из Пескассероли. Возможно, она будет хорошо заботиться об отце, да и о Дзии тоже, но потерпит ли она в доме еще одну женщину? Я завернула хлеб в плащ Карло и прижала его к груди. Пришли покупатели и потребовали ее внимания. Я опустила монетку в ящик для денег и выскользнула на улицу.