Едва переступив порог, он повалился на колени.
– Прости меня, Солошенька, – простонал Василий, в молитвенном движении вскинув руки.
Солоша не ответила, даже не обернулась на стон мужа, словно бы того не существовало вовсе. Лишь по лицу ее проползла брезгливая тень, – проползла и исчезла. Василий оторопело потряс головой и на коленях двинулся к Солоше.
– Прости меня, пожалуйста, – попросил он, в голосе его зазвенели слезы. – Побей меня, выругай как следует, но только прости. И вообще это совсем не то, о чем ты думаешь. Я эту даму спас, из горящего помещения вытащил.
Молчала Солоша, по лицу ее, по бледным запавшим щекам, по угрюмым, словно бы остановившимся глазам было понятно, что Василий Егоров для нее сегодня перестал существовать. Был дед Василий и не стало его. Но дед Василий этого не понимал и на коленях тащился за женой.
– Солоша, позволь мне все тебе объяснить, – талдычил он упрямо и чистил своими брюками пол в комнате, кашлял, выплевывал что-то в кулак, пробовал обратить на себя внимание, но Солоша словно бы не видела мужа: был дед Василий и не стало деда – опалился.
Ей хотелось плакать, но она сдерживала себя, хотелось кричать, но крик застревал в горле, он, кажется, вообще замерз там – не протолкнуть, хотелось кинуться на мужа с кулаками, но она и этого не делала. Если бы кинулась, выплеснула бы наружу боль, образовавшуюся внутри, и тогда Солоше было бы легче. Но она сдерживала себя, все, что возникло в ней, наружу не выпускала, держала внутри, и ей становилось все хуже и хуже. Главное – вытерпеть, не сорваться…
Если сорвется – боль будет сильнее, в конце концов может вообще захлестнуть ее. И тогда она захлебнется, совсем непонятно будет в таком разе, чем все закончится… Может даже остановиться сердце.
– Солошенька, прости меня, пожалуйста, – продолжал ныть, ползая тенью за женой Василий, давился болью, слезами, еще чем-то, но Солоша так и не обратила на него внимания. Ни головы не повернула, ни слова не сказала – не то, чтобы слова, даже звука, запятой не произнесла…
Кончилась любовь.
До самой смерти Василия Егоровича Егорова, – скончался он в пятидесятом году, – Солоша не подпускала его к себе, не разговаривала и вообще делала вид, что главы их семейства не существует вовсе. Нет его на свете и все тут. Умер он. Умер задолго до того, как друзья проводили его в последний путь.
Умирал дед Василий трудно, – в оборот его взяла тяжелая иссасывающая болезнь: на своем непростом производстве он заработал рак.
Даже когда он лежал в постели, уже не поднимался, не мог говорить, но все понимал, находился в сознании, взглядом просил у Солоши воды, та приносила ему кружку, и дед Василий, который уже и кружку-то не мог держать в пальцах, обращал к ней умоляющий взгляд – прости! – но Солоша с каменным лицом отворачивалась от него.