– Полевые, бабуля. Что касается остального – военная тайна!
– Военная тайна, военная тайна, – проворчала кубышка, оглядела критически сапоги майора и смилостивилась, впустила в вестибюль: все-таки перед ней находился майор, офицер, так сказать, – старший, если бы был капитан, однопросветный командир – ни за что бы не впустила… Старуха разбиралась в званиях превосходно.
Мосолков еще не вернулся. Савченко быстро разделся, улегся под одеяло и тут же отключился, ухнул в тяжелый унылый сон, – так и не услышал, когда появился напарник.
Утром проснулся – Мосолков лежит на своей кровати носом вверх, видом потолка любуется. Поняв, что Савченко проснулся, Мосолков повернулся набок, спросил скучным хриплым голосом:
– Как поход?
Савченко не сдержался, поморщился: ох, эта прямолинейность переднего края, обязательно подавай сведения! Молча выпростал из-под одеяла руку, показал два пальца. А чтобы Мосолков не спутал этот жалкий жест с общеизвестной «викторией», пояснил:
– Два балла!
– У меня хуже! – мрачно проговорил Мосолков и показал один палец. – Вляпался в такое, что хуже не придумаешь.
Догадка промельком пробила Савченко, он разжевал какую-то пакость, очутившуюся на зубах, спросил:
– А что такое «хуже»?
Мосолков рассказал. У него все было так же, как и у Савченко, почти все повторилось, только детей в той семье оказалось не двое, а трое, но количество ртов не меняло сути… Лицо Мосолкова было угрюмым, бледным, странно неподвижным во время рассказа – чувствовалось, что Мосолков переживает вчерашний поход больше и острее Савченко, и Савченко ощутил жалость к соседу.
Стало понятно, что после случившегося долго придется искать успокоение, мир, природу, деревья, имена однополчан, собственное детство, боевое прошлое, все, что составляло и составляет жизнь, да и то после такого мощного удара человек слишком долго топчется, не решаясь сделать шаг вперед, к очищению, путая это очищение с чем-то иным, с дальнейшим падением. Мосолков пострадал больше, чем Савченко.
– Пришел я в гостиницу, хотел тебя разбудить, да пожалел, – сказал Мосолков, – спал ты крепко и сладко, не то, что я, грешник…
– Я такой же грешник, как и ты, – голос у Савченко сбился, он закашлялся.
Настала очередь Савченко рассказывать. Он стал рассказывать и словно бы ухнул в провальную пустоту, понял, что увиденное не скоро отступит от него. Внутри все сжалось в комок, сделалось холодно и Савченко, превращаясь в маленького человечка, стремительно полетел вниз, благополучно приземлился на твердой площадке и с удивлением посмотрел оттуда на самого себя. Большой Савченко не понравился Савченко-маленькому. Мосолков покрутил нечесаной головой, привычно помял пальцами нос и проговорил удивленно-сдавленным голосом: