Трудно описать то, что заворочалось у меня внутри. Я смотрел на его руку и видел, что между средним и безымянным пальцем чернеет четыре маленьких прожженных отверстия. Волосы с правого запястья облезли совсем. Еще несколько маленьких дырочек, словно ядовитый грибок, покрывали безымянный палец.
— Видите, что происходит, когда попадаешь не в то место и не в то время!
«Что с вами случилось?» — хотел произнести я, но подавился.
— Это все они, — продолжил старик, не спуская глаз с моей руки, — эти твари из подвала. Они кажутся людьми, пока не могут тебя пристрастить, а когда ты поддаешься им, ложишься на то самое блюдечко с голубой каемочкой, считай, что уже умер.
Он захихикал, а я покрылся мурашками. Одна из бабулек вздрогнула и отвернулась. А старик продолжал:
— Их Преисподняя на улице Кирова открылась на развалинах старой психоневрологической клиники, сожженной немцами во время Второй мировой войны. Позже там отстроили неплохой район, а еще позже заселили людей. Разумеется, смертников, — снова послышался смех. Старик покачивал головой, как осел при виде летней травы. — Говорят, там есть глубокий подвал, куда сбрасывали тела удушенных в газовых камерах. Темное помещение глубоко под землей с выходящей наружу длинной трубой. Они сбрасывали туда и мертвых и живых, а потом поджигали. Ядовитый дым стелился по потолку и выходил через трубу в небо. Сейчас этой трубой пользуются местные кухарки. Наверняка и они не догадываются, что под их ногами — тонны не съеденных огнем костей.
— Откуда вам это известно? — поинтересовался я.
— Фашисты! — выплеснула бабулька. — Как вам совесть позволяет об этом говорить!
— Я ветеран, мой мальчик. Ветеран Великой Отечественной, хотя, когда это все началось, я был слишком мал, чтобы идти на фронт. Мой покойный дед, в прошлом адмирал, кое-что рассказывал о войне. Сам я впервые вышел в бой одиннадцатилетним пареньком осенью сорок третьего года.
Одна из женщин оторвалась от журнала и повернулась к нам, чтобы что-то произнести. В этот же момент к ней повернулся старик:
— Я был там, когда ты сосала грудь своей мачехи, про которую рассказываешь уже вторые сутки.
Та испуганно перекинулась взглядом с подругой.
— Каждый раз к тебе будет возвращаться мысль о том, стоит ли мне верить или нет, и я уверяю тебя: если ты поверишь, то однозначно перестанешь спать. А в больнице жить без сна — то же, что и на войне без автомата.
— Вы хотели что-то добавить? — спросил я.
Страх уже не так полоскал мне кровь. Его усмиряли всего три слова. Я мог ему не верить, и я собирался сделать это сразу же, как только он закончит свой рассказ. Не верить. Но моя голова не слушалась и пророчила совсем другое