— Потерпите чуть-чуть. Надо посмотреть, справимся сами или везти вас в больницу.
— Вы разве врач?
— Нет.
Некто, распределяющий между людьми чувственные ощущения, в этот вечер был особенно щедр ко мне. Едва прошла боль от терзаемых пальцами Георгиса мышц, как он обхватил одной ладонью мою пятку, а другой взял пальцы ног и слегка потянул вверх. Чувства совсем иного рода, гораздо сильнее предыдущих, поднялись из самого нутра. Теплая ладонь сжимала мои пальцы, и мне было трудно дышать.
— Что, и здесь больно?
— Нет, — поспешно, боясь разоблачения, я вытянула ступню из его ладони, — но давайте уже что-нибудь сделаем с моей ногой и… все.
Он кивнул и крепко перебинтовал лодыжку.
На следующий день совсем распогодилось. За завтраком решили, что Георгис, Иван и Маша съездят на «вранглере» к церкви ущелья Трипити. Я же останусь в отеле: нога еще ныла, кроссовки и куртка не высохли. Никто особо не рассчитывал, что Панагия Трипити — именно та церковь, о которой говорил отец Тимофей. Мы надеялись, что за сегодняшний день тропа в ущелье близ заброшенного монастыря подсохнет. И завтра мы все вместе по ней отправимся.
Пока их ждала, рисовала акварельки для Афининой таверны. Меня по-прежнему мучило чувство неловкости, что мы явились на крестины без подарка. Предложение мое Афина приняла с радостью, и вскоре о том знали все соседи. Мне даже принесли колченогий мольберт, который кум Афины раскопал у себя в сарае под горой хлама. Выглядела я, конечно, важно, и мне самой было смешно, когда представляла себя со стороны: с забинтованной ногой, вытянутой на соседний стул, пред покосившимся мольбертом. Рисовала красками маленькой Анастасии, младшей Афининой дочки, — девчушки, просыпавшей позавчера соль. Афина ставила на стол рядом то стакан свежевыжатого апельсинового сока, сладкого-пресладкого, какой получается только из критских апельсинов, то маслины, а ближе к вечеру — вино. Деды, сидящие в таверне, поочередно закладывали дугу за моей спиной, ненадолго останавливались и говорили, глядя на рисунок:
— Орэа! Браво!31
Тут же, с дедами, пили кофе муж Афины Никос и его отец — старый рыбак, правый рукав пиджака которого был пуст и заправлен в карман. Когда я тихонько спросила Афину, почему старик однорук, она коротко ответила:
— Динамит.
До недавнего времени этот способ рыбной ловли был распространен по всему Криту.
Вечером, когда искатели вернулись из Трипити, у меня было две акварели и ни одного чистого листа в альбоме. Картинки вышли немудреные, но Афина велела Никосу завтра же сделать для них рамки. На одной была перевернутая лодка на пляже — мне даже не надо было перемещаться с места, чтобы видеть это воочию, — и рыбак, распутывающий рядом желтые сети. На второй — комната в лунном свете, круглый стол посредине и за окнами белые колонны, увитые плющом.