– Ты записалась туда?
– Нет. Но он прикольный. Я пересматривала мамины вещи, и нашла эту книгу. «Четыре сезона» Стивена Кинга. Внутри была небольшая пометка, сделанная маминым почерком. Она читала её ко встрече в книжном клубе, здесь, в Пайнкресте. Я позвонила в библиотеку и спросила, до сих пор ли они проводят встречи, и они сказали, что проводят. Я почти уже было записалась, даже спросила о том, можно ли получить информацию об участниках прежних лет. Я сказала, что пытаюсь отыскать сведения о своей матери… и это было правдой, как бы глупо это ни звучало. Просто хотела посмотреть, что это был за клуб, в который она ходила. Помнишь, как она любила читать?
– Помню.
– Как бы там ни было, они ответили, что у них вёлся учёт членов клуба, начиная с две тысячи второго года, но не было никакой информации о более раннем периоде.
– Однако у тебя есть заметки, подтверждающие то, что она состояла в этом клубе? – спросила Хлои.
– Да. Но с тех пор, как стали приходить письма с угрозами, я немного отвлеклась от этого вопроса. Я и думать перестала о том, чтобы записаться в клуб.
– Можешь сказать, сколько времени прошло между твоим звонком в библиотеку и получением первого письма?
– Не знаю. Две недели? Может быть, три.
Голос сестры был настолько безжизненным, что Хлои захотелось сжаться от ужаса. Даниэль выглядела уставшей и, не смотря на недавнее освобождение из тюрьмы, бесконечно печальной. Хлои заметила признаки той старой депрессии, которая одолевала её сестру в детстве.
«Боже, к этому нельзя возвращаться», – думала она.
– И что же, то, что всё это началось сразу после твоего звонка в библиотеку, тебе ни о чём не говорит? – спросила Хлои с ноткой иронии в голосе.
– В библиотеку? Думаешь, какой-нибудь злобный библиотекарь решил проучить меня за то, что я не записалась в книжный клуб?
– Не так. Ты прямо упоминала мамино имя?
– Ну да.
Хлои не была уверена, что всё это могло означать, и имело ли это вообще какое-либо значение.
Но копнуть глубже явно стоило. И Даниэль это, очевидно, тоже чувствовала. В гостиной повисла тишина, когда сёстры вспомнили об осаждавшей их прессе и принялись смотреть в окно.
Заголовки газет становились всё более неприятными. Теперь репортёры начали рыться в прошлом их родителей, изображая Даниэль эдакой жертвой несчастливого детства, выросшей без папы и мамы. Они также узнали, что когда-то давно Даниэль был выписан штраф за пьяный дебош, и теперь муссировали и эту тему.
Хлои была встревожена тем, что Даниэль начинала снова скатываться в депрессивное состояние. Она больше не пыталась относиться к происходящему с юмором, а та Даниэль, которая обнимала Хлои при выходе из риверсайдской тюрьмы, куда-то исчезла. Её место начинала постепенно занимать задумчивая маленькая девочка.