Сгущалась, собиралась над островом тьма, низкое небо, размытое сумерками, соединилось с землей, наливалось плотной таинственной ночной силой. Но держался еще тот особенный, наполненный щемящей печалью час, когда висит на одной тоненькой дрожащей ниточке, вот-вот оборвется, ан нет, продолжает мерцать откуда-то тающий расслабленный свет. И кажется, этот свет поддерживает вогнутый купол небосвода, на который уже всей грудью навалилась и давит бездонная космическая мгла. Но когда и он готов иссякнуть, там, наверху, успевают проклюнуться первые звездочки, и их острые лучи пронижут тьму, понесутся к земле.
Андрей пришел в себя и отрешенно смотрел в колышущееся над морем черное марево. Не так уж редко за недолгую жизнь человека ломается что-то в душе его, и сколько у кого таких поломок случится – одному Богу известно. Убывала из каждой его клеточки живая сила, но не та, которой напоены молодые мускулы, а еще не изведанная им и которую только сейчас ощутил. Что-то перевернулось, что-то сломалось в нем: так мелкий камешек оставит на стекле едва приметную, крохотную трещинку, а ударит мороз, обожжет стекло, побежит по нему паучья нить да и расколет пополам.
Земля быстро остывала, ничто уже не напоминало о теплом дне. Андрей сунул озябшую руку в карман ватника, в пальцы ткнулись рыльца выгоревших гильз, и ненависть вновь наполнила сердце, да так, что онемела по локоть рука. В эти минуты он начал бояться самого себя. Откуда вспыхнуло в нем чувство такой никогда ранее не испытанной силы, трудно было понять. Помимо его воли совершалась в нем трудная работа. Прорезалось понимание, что и в самом деле дошел он до края терпения, неодолимо тянуло заглянуть туда, в бездонную пропасть, и боязно было – знал будто, что там увидит, такую откроет истину, что незачем более будет спрашивать себя: «Как жить-то дальше?»
Последний камешек лег на каменистую осыпь, давно готовую стронуться с места, поплыть по склону, набирая вес и скорость, рвануться, сметая все со своего пути, полететь вниз, давя и калеча. Гибель вожака смела остатки покоя, сломала в нем и без того шаткое равновесие – рассыпалась твердая, казалось, незыблемая скала.
«Но что случилось? – он еще пытался по крупицам собрать в себе веру и покой. – Ведь убили одного Игреневого, табун ушел и продолжает жить». Рассудок, как мог, предохранял раненое сердце. Вчерашнее щемящее предчувствие беды, утренняя острая тревога, зарождающаяся вечером умиротворенность – все это одним резким ударом разрушили предательские выстрелы, вызвали в сердце ненависть и до отказа закрутили нервы. Тугая пружина ждала лишь малейшего толчка, стоило тронуть ее – и не остановить, но как знать, к чему приведет высвободившаяся сила: мстительно и безрассудно пошлет пулю тем, кто творит зло на земле? Сильно боялся сейчас себя Андрей, а потому не торопился возвращаться к людям, остывал под ночным небом. Не было у него сил подняться, пойти к людям и дальше справлять бесправную, жалкую, как ему сейчас казалось, должность. Надоело вхолостую делать, пусть даже любимую, работу.