— Да вы раздевайтесь! Что же мы так, что ли, чай будем пить?
Николай Васильевич вошел понуро, сел на табуретку у окна и неловко погладил по плечу девочку. Она отодвинулась от отца. Обижена еще была на него.
— Вы знаете, Клавдия Сергеевна, нам еще во многих квартирах побывать надо. Вы пейте, а мы пойдем, — сказал Егоркин.
Галя поднялась.
— Ну хоть чашечку, закипит сейчас!
— Рады бы, да не успеем…
— До свиданья, Николай Васильевич, — протянул Иван руку хозяину.
Тот поднялся.
— Ты б зашел… как это… посвободней будешь… Заходите, а? Может, в субботу, а?
— Боимся обещать, — взглянул Иван на Галю, — пообещаем, а не сможем. Но выпадет время, мы запросто…
Клавдия Сергеевна пошла провожать.
— А зачем вы приходили-то, — вспомнила она. — Дело ведь какое-то…
— У вас пять месяцев за квартиру не плачено, — смущенно сказала Галя. — Меня на работе ругают.
— За пять месяцев? — ужаснулась Клавдия Сергеевна. — Я думала, месяца за два… Он же… — взглянула она в сторону кухни и осеклась. — Заплатим, сразу заплатим…
На площадке остановились. Теперь куда? Глянули в список. Следующей значилась Николаева Галина Степановна, семидесяти двух лет. «Тезка» — вздохнула Галя. Жила Николаева с четырнадцатилетней внучкой в другом подъезде на третьем этаже.
— Сичас, сичас, сичас, — запел за дверью голосок, и тапки по полу бодро шмыг, шмыг, шмыг. — А-а! Гостечки дорогие! — обрадовалась старушка, увидев Галю с Иваном. — Долгожданные! Заходите, заходите, заходите, — запела она.
Была Галина Степановна маленькая, худая и, видно, очень энергичная и жизнерадостная. Кофточка на ней выцветшая с двумя дырками на животе и с разноцветными пуговицами разной величины. Когда-то кофта, вероятно, была зеленой. Юбка тоже застиранная, серая. В коридоре стоял запах редко проветриваемого запущенного жилья.
— Галина Степановна, мы из жэка, — сказал Егоркин.
— Хорошо, хорошо, проходите. Всем мы рады! Проходите, гостечки, и из жэка, и из милиции, всем рады!
Иван услышал запах перегара и понял, что старушка выпивши. Из-за приоткрытой двери в комнату высунулась любопытная головка девочки и тут же юркнула обратно. Только глаза черные блеснули.
— Бабуль, у вас праздник сегодня? — спросил Иван.
— Праздник, праздник! Жить немного осталось, вот и праздник каждый день…
— Э-эх! Гуляй, рванина! — рявкнул кто-то на кухне, куда старушка вела Галю с Иваном.
Галя отшатнулась назад. Шла она впереди мужа. Старушка хохотнула.
— Не бойтесь! Это Федька, обсевок… Он шумный, но смирный. Не бойтеся, проходите.
Иван заглянул в кухню. Там на табуретке за столом сидел, вернее, лежал на столе головой пьяный мужик. Лежал он смирно, тихо. Трудно было поверить, что это он секунду назад рявкнул таким громовым голосом. Старушка бойко подкатилась к нему, ткнула в бок остреньким кулачком. Мужик икнул и поднял голову. Он смотрел на вошедших, но чувствовалось, что не видел ничего, не соображал. К щеке его, к седой щетине прилип окурок и висел, не отлипался. Старушка увидела окурок, хохотнула снова, сняла его со щетины и вставила в ухо мужику. Он с прежним бессмысленным взглядом дважды махнул ладонью по уху, но окурок остался торчать.