Стас достал из жилетного кармана изящный брегет.
— Ну, всё, — глянув на циферблат, спокойно сказал он.
И в голосе его так звякнул металл, что все поняли — шутки кончились.
— Начальник! — резко, словно его шилом ткнули, вскочил единственный из всех мастер-зырянин[34]. — Федотыч лёк[35], шибко сердитый! Его все боятся!
И, словно прорвало запруду.
— И рабочих, и нас обсчитывает!
— Бабу с моего участка изнахратил[36], а приисковые теперь на меня волком смотрят — мол, все вы одним миром мазаны!
Иван Федотович побагровел, с грохотом отлетела табуретка.
— А вы-то, что, святые?! — потревоженным медведем рявкнул он. — У тебя, Зотий, объём работ завышен! А ты, Егорка? Забыл, сучий потрох, как у меня от приискателей прятался, когда с каждой морды по целковому зажилил? А Федотыч, значит, лёк?!
Он замахнулся на зырянина. Тот шарахнулся в сторону, упал, и ползком рванул к порогу.
— Всё с вами ясно, — спокойно сказал Стас. — Я, конечно, понимаю, что мастерами на приисках не ангелы работают.
Мастера, скроив постные мины, согласно закивали — точно, ангелов нет.
— Но и вы уже нюх потеряли, берегов не видите, мать вашу! Забыли, где живёте? Могут ведь и прикопать по случаю, закон — тайга, медведь — прокурор. Пётр Аркадьевич, — повернулся он к Столыпину. — Позвольте мне с рабочими сходить побеседовать. А потом уже, сообща, обсудим.
— Сходите, Станислав Юрьевич. Осторожней только.
— Ваше благородие! — Федотыч рванулся к нему, словно в ноги упасть хотел, но передумал. — Не ходите, Христом-Богом! Тут же варначьё одно! Не дай Бог, что.
— Сибиряка варначьём не испугаешь, — блеснул зубами Стас и, толкнув дверь, вышел на свежий воздух.
Дверь барака со скрипом отворилась, в нос ударила целая куча запахов. Тут и сопревшие портянки, и кислый запах давно немытых тел, и что-то съестное.
«Что ж не моются-то? — мельком удивился он. — Сосо же при мне Федотычу наказывал, чтобы баню общую построили».
— Здравствуйте, — остановившись у дверей, поздоровался он.
— Здорово, барин, коли не шутишь, — угрюмо отозвался молодой мужик.
Он, как раз, подкладывал в печурку дрова. Из-за занавески выглянула женщина и, без всякого стеснения, в упор стала изучать пришедшего.
— Я к вам поговорить пришёл.
— Много вас тут шастает, — неласково отозвался мужик. — Не нужна нам ваша революция.
— Так, она и мне, как зайцу курево, — насмешливо хмыкнул опер. — Я хозяин прииска.
— А ты, часом, не врёшь? — с сомнением протянула баба.
— Зачем мне врать? — удивился Стас. — Чтобы матюков от вас наслушаться? Тоже мне, счастье!
На их разговор из полутьмы барака стали появляться новые лица. Такими уж измождёнными они, определённо, не выглядели. Но лица у всех безрадостные, потухшие какие-то.