— Чего хотел? — сухо спросил Стас.
— Дык, валенки у тебя купить хотел. Только, чтобы ношенные, а то у меня мозоли больно нежные.
«Здравствуй, Марья, я твой Яков! — пронеслось в голове Стаса. — А Барон-то слов на ветер не бросает».
— Сроду валенками не торговал, — отозвался он, как было условлено. — Только кавказскими папахами.
— Привет тебе от Барона.
— Да я уж понял, что не от кайзера Вильгельма, — хмыкнул опер. — Что про этот кипеш сказать можешь? Чует моё сердце, не обошлось тут без керосина[40] со стороны.
— Верно сечёшь. Есть у здешнего инженера помощник, типа маркшейдера, французик. Кручёный ферт, по-русски шарит, как мы с тобой. С конторскими свой в доску, и с мужиками вась-вась. Моё дело, конечно, сторона, только неделю назад приезжал какой-то фараон из Питера. Вроде, как, из ваших. Видел я, как они шушукались, а потом этот кипеш начался. Нутром чую, без них тут не обошлось.
— Понял. Что я должен? — прямо спросил Стас.
— Ништо, — с ухмылкой отозвался варнак. — Барон сказал помочь, я помогаю.
— Лазаря мне не пой, — хмыкнул опер. — Знаю я ваше бескорыстие.
— Ну, ежели когда в ответку поможешь.
По голосу было слышно, что урка ухмыляется. Не дурак, однако. Сообразил, что помощь Стаса подороже денег будет.
— Ладно. Надо будет — обращайся. За любую помощь не подписываюсь, но что без палева — помогу. Как звать-то тебя?
— Спросишь Алёху Фарта — любой покажет. Пращевай, начальник.
И тень растаяла в темноте.
В конторе его ждал какой-то парень.
— Вот, — показал на него Федотыч. — Караульный привёл, грит, вас требовал.
— Привет, кацо, — повернулся к гостю Стас, безошибочно определив в нём грузина.
— Какое у тебя ко мне дело?
Он с интересом ждал — что тот ответит. Сам факт общения с Джугашвили — для присутствующих не тайна. Но парню об этом знать неоткуда.
— Э, уважаемый, ты бы мне хоть чаю с дороги предложил, — широко улыбнулся тот.
— Язык наш знаешь, стало быть, и обычаи знать должен.
— Ну, пойдём, — усмехнулся Стас. — Чаю попьём, поговорим.
Когда они вошли на его половину дома (живя здесь, они со Столыпиным делили один дом на двоих), опер скинул пальто и, достав нож, стал щипать лучину.
— Присаживайся, — он кивнул гостю на стул. — Печку растопим, чаю попьём, поговорим спокойно.
— Товарищ Коба привет тебе передавал, — сев на стул, доложил грузин.
— Я, вообще-то, его самого ждал.
— Извини, дорогой, никак ему сейчас нельзя, — сочувственно отозвался тот. — Арестовали его три дня назад. Меня Шота зовут, Коба сказал, чтобы ты мной располагал, как им.
«Угу, — мрачно подумал опер, подкладывая тонкое полешко на весело пляшущие язычки пламени. — Умри, верблюд, всё одно не снести ослу его шкуры».